Рассмотрим полномочия Илии Иерусалимского. Для доказательства своего авторитета Илия представил письмо патриарха Иерусалимского к Игнатию, которое и было прочтено на соборе. Вот в кратких словах содержание этого письма: патриарх Иерусалимский пишет, что он получил от Игнатия письмо, в котором этот последний уведомлен о своем вторичном восшествии на патриаршую кафедру; по этому случаю Феодосий изъявляет свою радость и высказывает сожаление о нестроениях в Церкви Византийской; затем очень ясно указывает, в чем заключается ближайшая цель отправления в Константинополь как Илии, так и Фомы Тирского: они отправлены в Константинополь по приказанию эмира Ахмеда затем, чтобы испросить у императора возвращения на родину пленных сарацин; в заключение письма исчисляются подарки, какие посылает Феодосий Игнатию; такими подарками были митра, омофор и богослужебная одежда, принадлежавшие, по преданию, апостолу Иакову, первому иерусалимскому епископу, а также серебряная чаша с изображениями из ризницы храма Воскресения Господня.

Члены собора и это доказательство полномочий Илии признали вполне достаточным. Но с этим согласиться нельзя. Так как Илия присутствовал на соборе при разбирательстве дела Фотия, то он должен был иметь ясно выраженное по этому поводу мнение Иерусалимской Церкви, а этого нет в письме Феодосия. Без точных же инструкций от представителей своей Церкви Илия не мог подавать голос на соборе. Да из письма и не видно, чтобы Илия назначался местоблюстителем патриарха именно на соборе; если в письме и говорится, что он должен заступать лицо патриарха при решении вопросов (неизвестно каких), то из этого не следует, что он назначался быть членом Вселенского собора, каким считало себя собрание епископов 869 года. Вообще видно, что Феодосий хотя и написал письмо к Игнатию, так как сделать это было необходимо, но поставил себя в стороне от бурных вопросов, волновавших Константинополь. Из письма Феодосия с очевидностью вытекает одно, именно что как Илия, так и Фома посланы в столицу с очень ограниченным и не церковным поручением — добиться освобождения сарацинских пленных. Уполномоченными местоблюстителями двух патриарших кафедр, с правом заседания с этим титулом на соборе, Илия и Фома сами себя сделали вследствие решительного приказания на этот счет со стороны императора Василия. [211]

После описанных предварительных действий, имевших место на первом заседании, собор перешел к более существенным сторонам своей деятельности. Легаты первее всего поручают прочесть ту формулу единения, которую они привезли с собой из Рима и которую должны были подписать не только члены собора, но и все епископы и священники, приверженцы Игнатия. Прочтена была эта формула и, по–видимому, не возбудила никаких сомнений, хотя она заключала немало удивительного. Вот ее содержание, как она читается в латинской редакции. «Начало всякого спасения состоит в том, чтобы сохранять правила веры и не уклоняться от отеческих постановлений: первое относится к вере, второе к делам. Нельзя при этом умолчать о словах Господа: «ты еси камень и на сем камне созижду Церковь Мою», [212] истинность которых засвидетельствовал опыт, потому что апостольская кафедра (т. е. римская. — А. Л.) всегда непогрешимо соблюдала католическую веру. Итак, чтобы не отделяться от нее и следовать правилам отцов, особенно же восседавщих на ней, мы анафематствуем все ереси и между ними иконоборческую; анафематствуем также Фотия, который, вопреки священным канонам, вдруг из придворного служения и мирского лагеря был возведен, при жизни Игнатия, на престол Константинопольской Церкви хищническим образом некоторыми схизматиками (анафематствуем), пока он не покорится суду римскому и не отвергнет своего сборища (т. е. собора 861 года). Мы последуем бывшему при блаженной памяти папе Николае собору (против Фотия. — A. Л.); принимаем всех, кого этот собор принял, и осуждаем тех, которых он осудил, в особенности же Фотия и Григория Сиракузского, отцеубийц, восставших против своего духовного отца, а также их последователей и их сообщников. Мы анафематствуем на все времена ложные соборы, бывшие при императоре Михаиле — дважды против блаженного Игнатия (858 и 861 г.) и однажды против первоверховного апостольского престола (867 г.), и осуждаем всех тех, кто держится их. От всего сердца мы принимаем все постановленное апостольской кафедрой касательно патриарха Игнатия и его приверженцев, желая во всем соблюсти общение с ней, потому что на ней основана твердость веры христианской, и обещая не поминать на литургии отлученных ею». Под этой формулой требовалось сделать собственноручную подпись, и каждый экземпляр такой подписки следовало вручить легатам для представления папе Адриану. Формула заключала в себе два особенно соблазнительных требования: она предписывала почитать папу как главу Церкви и требовала осуждения Фотия без соборного суда над ним, а лишь во имя папского авторитета. [213] Тяжко было слушать такие речи для истинных сынов Восточной Церкви.

В этой формуле, как мы сейчас сказали, заключалось осуждение Фотия. Положим, папа мнил о себе очень высоко, но все же одного его голоса было мало для соборного определения на этот счет. Нужно было о восточном патриархе иметь ясно выраженное суждение восточных патриархов. Но так как такого суждения в наличности не было, то хотели удовольствоваться хотя бы слабым подобием его. Именно теперь сочли уместным и полезным прочитать на соборе ту записку, которую изготовили, согласно желанию императора Василия, синкелл Илия и митрополит Фома; лучше что–нибудь, чем совсем ничего, — рассуждали, должно думать, заправители собора. Записка эта состояла из шести положений, заключающих мысли вроде тех, какие находились в папской формуле: составители записки выражали свое согласие с определениями папы Николая относительно Игнатия и Фотия; заявляли, что они принимают восстановление Игнатия на патриаршей кафедре; находили возможным сделать снисхождение тем лицам духовным, которые переходили со стороны Фотия на сторону Игнатия, и не лишать их принадлежащих им должностей; но это относилось собственно к тем, кто были посвящены не Фотием, а его предшественниками Мефодием и Игнатием. Сам Фотий, говорилось в записке, навсегда лишается священного сана и не может получать евхаристии наряду с мирянами, если не подчинится воле папы; то же и с Григорием Сиракузским. Все посвященные фотием епископы и клирики лишаются своих должностей, как постановил папа. Такова записка Илии и Фомы. [214] Все члены заседания выразили свое полное одобрение по поводу прочитанной записки.

Таким образом, оказывалось, что Фотий осужден прежде, чем он был призван на суд. Выходило что–то неладное, нарушающее справедливость и закон. Чтобы устранить возможность такого впечатления, Ваанис вступает в объяснение с легатами и местоблюстителями восточных патриархов, которые должны были придать вид правоты осуждению без суда. Очевидно, эти объяснения есть не что иное, как заученный урок, который повторяют и Ваанис, и прочие лица собора: не нужно много проницательности, чтобы убедиться, что все это заранее условлено, а теперь только публично проделывается то, что наперед решено было. Ваанис спрашивает легатов: каким образом в Риме могли осудить Фотия, когда он там не был и никто его там не видал и не выслушал? В ответ на это легаты начали рассказывать главнейшие факты из истории Фотия и пришли к тому заключению, что Николай осудил Фотия, руководствуясь собственными письмами Фотия к папе и принимая во внимание объяснения лиц, каких этот патриарх посылал к папе в своих интересах. Объяснения эти, как очевидно для каждого, нисколько не устраняют того вопроса, каким они вызваны, но на соборе мало об этом заботились; собор нашел, что легаты дали удовлетворительный ответ на вопрос. Затем тот же Ваанис с таким же вопросом обращается к местоблюстителям восточных патриархов. Он спрашивает: «Вы так долго пробыли в Константинополе и имели возможность допросить Фотия об его деле, и однако же, произносите суд над ним, не исследовав дела? » На это отвечал Илия речью, в которой главным образом упирал на то, что противозаконность возведения Фотия в патриархи есть несомненнейший факт, почему будто бы восточные патриархи никогда не признавали его истинным патриархом, а почитали настоящим, действительным патриархом одного только Игнатия. Собор удовлетворился таким голословным заверением. [215] Вообще, собор остался доволен последними разъяснениями легатов и Илии Иерусалимского. Так как время уже склонялось к вечеру, то заседание было закончено. В заключение диакон и нотарий Стефан провозгласили различные многолетия: «Многая лета императорам Василию и Константину (сыну первого. — А. Л.)\ Многая лета благочестивой императрице Евдокии! Низложителям неправды многая лета! Врагам лжи многая лета! Любителям истины и справедливости многая лета! Римскому папе Николаю вечная память! Папе Адриану, патриарху Игнатию, трем восточным патриархам многая лета! Православному сенату многая лета! Святому и Вселенскому собору (т. е. этому самому собору· — A. Л.) вечная память!» [216]

Второе заседание собора происходило 7 октября. Присутствовали на нем те же лица, что и на первом. Следовательно, оно тоже было малочисленно. На нем происходит воссоединение с Игнатием некоторых епископов и клириков, бывших в общении с фотием, хотя они были посвящены не Фотием, а Мефодием и Игнатием. Одним из условий такого воссоединения было принятие указанной выше папской формулы. Хартофилакс Павел [217] объявил собору, что некоторые из епископов, посвященных Мефодием и Игнатием, но входивших в общение с фотием, просят позволения явиться на собор. Собор дал согласие. Один из таких епископов Феодор Карийский (или Лаодикийский) от лица своего и прочих епископов, желавших воссоединения с Игнатием, представил записку, в которой, как само по себе понятно, было наговорено много порицаний Фотию и похвал Игнатию и папе Николаю. Чтобы объяснить, почему они отступились от Игнатия и перешли на сторону Фотия, они рассказывали разные ужасы о гонениях, какие будто бы они претерпели со стороны фотиан и их приверженцев. Многие из них будто бы подвергнуты были бичеванию, претерпевали голод и жажду, осуждены были на работы в каменоломнях, им наносили раны мечом, как будто бы они не были живыми людьми и священниками, а мертвыми трупами; по их рассказу, держали их в цепях и в пищу вместо хлеба давали сено. Все эти жалобы собор принимал без всякой проверки. Челобитчики говорили, что вся их надежда на Бога, на молитвы Пресвятой Девы, свв. апостолов, св. папу Николая и на заступление епископа Игнатия и легатов. В заключение они обещали не иметь ни малейшего общения с Фотием и его приверженцами и изъявляли желание понести наказание, какое наложит на них Игнатий. Римские легаты от лица собора выразили согласие на принятие раскаявшихся епископов в церковное общение, но прежде потребовали, чтобы они подписали папскую формулу, что они и исполнили. Таких раскаявшихся епископов было 10. Они были восстановлены в их сане и сделались членами собора. Для большей торжественности этого воссоединения епископов с Игнатием вышеупомянутая записка, в которой заключалось отречение от Фотия, была положена под крест и Четвероевангелие, откуда она затем была взята и подана Игнатию, после чего патриарх возложил на каждого епископа омофор. Возлагая омофор на Феодора Карийского, Игнатий сказал словами Евангелия: «Вот ты выздоровел, не греши же, чтобы не случилось с тобою чего хуже» (Ин. 5, 14). В ответ Феодор заверил патриарха в своей неизменной к нему преданности. На это Игнатий заметил, что он поступает с покаявшимися, как милосердный отец, последуя в этом случае примеру Римской Церкви и восточных патриархов, так как они выражают снисхождение к тем, кто, отступаясь от Фотия, возвращается к своему законному патриарху. Некоторьіе из воссоединившихся епископов еще раз восхвалили милосердие Игнатия. После епископов по порядку приходили с покаянной головой несколько пресвитеров, а потом и низших клириков; все они принадлежали к лицам дофотианского посвящения, но считались виновными в том, что были в общении с Фотием. Таких пресвитеров явилось на собор 11, диаконов 9 и иподиаконов 6. Они все просили прощения у собора и согласились подписать известную римскую формулу, после чего они были восстановлены в своих церковных должностях. Восстановление это произошло так: на каждого из пресвитеров и диаконов патриарх возлагал богослужебное их отличие — орарь. [218] Затем объявлена была та епитимья, какая возложена была на всех вышеисчисленных епископов и прочих духовных лиц, изъявивших раскаяние. Епитимья эта заключалась в следующем: те из них, которые употребляют мясо, должны воздерживаться от мяса, сыра и яиц; те, которые не употребляют мяса, должны воздерживаться от сыра, яиц и рыбы, довольствуясь по средам и пятницам плодами и овощами с маслом и малым количеством вина; все они должны были делать ежедневно по 50 земных поклонов, ежедневно же по сто раз повторять «Господи, помилуй», «Господи, прости меня, грешника» и прочитывать каждый день следующие псалмы: 6, 37 и 50. Епитимья должна была длиться от времени этого заседания собора (7 октября) до дня Рождества Христова; до этого праздника все лица, подвергшиеся вышеуказанной епитимье, не имели права совершать богослужения. Эту епитимью можно было бы назвать очень легкой, имеющей лишь формальное значение, если бы те же лица не принесли вместе с тем великой жертвы через свое согласие на подписание унизительной для сынов Восточной Церкви известной папской формулы. Тем, что сейчас нами рассказано, и ограничилась деятельность второго заседания [219] собора.

Известный биограф патриарха Игнатия Никита Пафлагонянин [220] выражает недовольство против этого собора за то, что он на втором заседании так снисходительно отнесся к епископам, хотя и не посвященным от Фотия, но имевшим с ним общение. Никита находит, что этих епископов (согласно 31 правилу апостольскому) следовало навсегда лишить сана, а так как они прощены, приняты в число членов собора, то они–то впоследствии и содействовали восстановлению Фотия на патриаршестве, т. е., с точки зрения Никиты, сделались источником зла и противозаконных действий в Церкви. Этот писатель готов допускать, что землетрясения и ураганы, которые случились перед временем созвания собора и в течение его деятельности, служили выражением гнева Божия на уступчивость собора и предзнаменованием будущих бурь церковных. Но пылкий игдатианин — Никита не хочет рассудить того: возможен ли был бы самый собор, если бы руководители его очень строго относились к епископам дофотианского посвящения, вошедшим в общение с Фотием? Бели при снисходительности членов собора заседания его поражают взор малочисленностью участников в нем, то что было бы, если бы руководители собора стали поступать с епископами по правилам строгости, рекомендуемым Никитой? Если собор этот, как скажем ниже, даже прерывался ввиду крайней малочисленности участников в нем, то, в случае применения требований, заявляемых Никитою, собор должен был бы совсем прекратить деятельность и закрыться. Мнимый Вселенский собор, как показывают первые заседания его, блистал почти полным отсутствием восточных епископов.

Третье заседание [221] собора представляет мало интересного. Оно ясно дает понять о том, с каким трудом его руководителям приходилось вербовать новых членов собора. Оно происходило 11 октября и состояло из 23 епископов, не считая руководителей собора. Делается попытка привлечь к участию в соборе двух архиереев дофотианского посвящения, имевших, однако, общение с Фотием во время его патриаршества, именно Феодула Анкирского и Никифора Никейского; но попытка эта не имела успеха. Легаты заявили на соборе, что некоторые епископы дофотианского посвящения находятся в заблуждении касательно кротости и снисхождения св. Церкви и только поэтому не подписывают папской (известной) формулы. Легаты, говоря так, главным образом имели в виду вышеупомянутых епископов Феодула и Никифора. Собор отправил к этим епископам депутацию из трех лиц с предложением от лица собора — подписать папскую формулу. Но эти епископы, на которых, по–видимому, члены собора возлагали какие–то надежды, дали ответ отрицательный, выразив его в уклончивой форме. Они сказали депутатам, что дали обет не делать никаких подписок под грамотами, касающимися веры, так как в последнее время им приходилось подписывать такие грамоты, которые можно одобрять, но также и такие, которые нельзя одобрить (трудно сказать, о чем тут говорят эти епископы: не простой ли это предлог отделаться от неприятного предложения собора?). «И кроме того, мы находим, — заявляли они, — что достаточно той нашей подписи под символом, какая сделана нами при посвящении и которую можно отыскать в патриаршем архиве». После этого ответа собор оставил их в покое. Затем оказалось, что при тех условиях, в каких находился собор, ему почти нечего делать. Ввиду этого остальное время третьего заседания посвящается чтению таких документов, которые и без того, вероятно, были известны участникам собора. Разумеем письма императора Василия и Игнатия к папе (те самые письма, которые изложены были нами прежде) [222] и письмо папы Адриана к Игнатию от 10 июня 869 года, в котором заключается осуждение Фотия и его приверженцев и выражаются некоторые требования от греческих епископов. Это последнее письмо собор признал «каноническим» и исполненным справедливости. Тем и закончилось заседание.