Специалисты отмечают, что «…традиционный корейский (конфуцианский) правитель управляет страной не посредством закона, а за счет своих личных качеств… закон, правовая система воспринимались как чуждые и опасные структуры, общения с которыми стоит избегать…» [685] . Из указанного можно сделать вывод, что закон в Корее (в том числе к нему можно отнести и уголовный закон) «не справляется» со своей ролью (в части регулятивной функции поведения людей и их деятельности).

Проводя сравнительный анализ буддийских запретов и ограничений, указанных выше, и норм уголовного закона Республики Корея, можно отметить следующее. Уголовное законодательство Республики Корея, устанавливая запреты и наказания за их нарушения, далеко не в полном объеме учитывает традиции буддизма, а правовые нормы Уголовного кодекса «идут в ногу» с сегодняшними реалиями социально-экономического развития страны, имеет место приоритет институциональных норм (то есть правовых норм уголовного законодательства) перед религиозными нормами и нормами морали (нравственности). Указанный вывод подтверждает также наличие в уголовном законодательстве наличие таких видов наказаний, как смертная казнь, штраф и конфискация, которые противоречат сущности буддийского учения.

Япония. Количественные и качественные показатели преступности в современной Японии – это весьма специфический, а в ряде отношений – уникальный криминологический феномен, формирование и развитие которого на протяжении последних пятидесяти лет кардинально отличается от процессов развития преступности в других индустриально развитых странах мира. Своеобразие и выгодные отличия динамики этих процессов в Японии связаны, прежде всего, с многолетней политической и экономической стабильностью и общим низким уровнем преступности, которые обусловлены гармоничным сочетанием традиционных национальных ценностей и ориентации с современными новациями западной цивилизации, а также оптимальной сбалансированностью демократических форм развития страны и всех мер социального контроля за преступностью [686] .

Известный отечественный криминолог С. М. Иншаков к числу факторов, противодействующих криминальной экспансии в Японии, относит:

– традиционную послушность, готовность подчиняться, строго придерживаться установленных правил поведения;

– традиционную общинность и семью, состоящую из нескольких поколений;

– мононациональность и монорелигиозность, а отсюда и наличие ярко выраженной гомогенной культуры и, конечно, единого языка;

– низкий уровень разводов (один на тысячу браков);

– систему пожизненного найма и более низкий уровень безработицы (разрыв между богатыми и бедными незначителен, людям гарантированы равные права в предоставлении работы и социального статуса);

– строгий контроль за огнестрельным оружием и наркотиками [687] .

В Азии немало стран, исповедующих буддизм. К их числу относится и Япония, но вся жизненная практика этой страны серьезно противоречит учению Будды . В заимствованную ими древнекитайскую мораль японцы внесли целый ряд существенных изменений. Поэтому при всей живучести конфуцианского наследия в сознании японцев их поведение существенно отличается от культуры поведения, например, китайцев – также людей «восточных» и также носителей «азиатского менталитета». Исповедуя в судебной практике конфуцианский постулат о примате снисхождения к преступнику, Япония всегда шла в этом отношении дальше других азиатских стран. Отсюда и практика применения наказаний, ориентированная на стандарты, которые гораздо ближе к нижним пределам санкций, и, как следствие, не сопоставимая с другими странами по «мягкости» практика назначения наказания за все, в том числе даже за тяжкие преступления [688] .

Для рассмотрения соотношения буддийских (религиозных) и уголовно-правовых запретов Японии следует прежде начать с исторического обозрения данного вопроса. Буддизм проник в Японию в 538 году после рождества Христова [689] .

Так, Оки Масао отмечает, что на японское правосознание оказало влияние религиозно-нравственные учения: буддизм, даосизм, конфуцианство, которые провозглашали мораль бесконфликтности и учение о равенстве всего сущего, милосердие и терпение [690] ; «…Япония испытала сильное китайское влияние в идеологии, религии, культуре. В V в. в Японию пришла китайская письменность, а затем и буддизм. Японские правители VII–XIII вв. были поклонниками китайской культурно-духовной жизни. Они были хорошо знакомы с китайской литературой и искусством, восприняли буддийскую религию и реорганизовали государственно-правовую жизнь по китайскому образцу. Ранние японские законы имели большое сходство с законами танской династии. Наиболее подходящей социальной философией для японского общества с иерархической структурой было конфуцианство, получившее широкое распространение в период правления династии Токугава (1603–1868 гг.)…» [691] .

Рассматривая историю вопроса соотношения религии и правовых норм (III–IV вв.), В. Н. Еремин отмечает, что на первоначальном этапе становления государственности в Японии была характерна слитность правовых, моральных и религиозных воззрений. Вначале религия практически являлась основой функциональной регуляции. Идеологическая роль религии в осуществлении власти была исключительно велика. Религиозным авторитетом был создан базис для политической власти, который использовался императором в объединении независимых групп кровных родственников. Зачатки права и правосудия возникали и развивались неотделимо от религиозных норм [692] .

По словам Нисихара Харуо, в древнейшей Японии уголовное право «было весьма простым и носило характер религиозных проклятий» [693] .

В области, близкой к современному уголовному и уголовно-процессуальному праву, сформировалось протоправо, регулировавшее вопросы преступления; назначения наказаний и их исполнения; цуцуми какусу – сокрытие преступления (т. е. преступление есть деяние, вызывающее гнев богов и поэтому требующее своего сокрытия); хараэ, или хараи, – очищение (если преступление вызвало гнев богов, они могут быть умиротворены только через очищение, состоящее в жертвоприношении хараэ-цумоно, сопровождаемом молитвой богам); мисоги – другая форма очищения (погружение в реку для смывания грязи течением). При этом вина конкретного лица не индивидуализировалась, существовала солидарная ответственность перед богами. Наряду с возложением санкции на совершившего преступление индивида, сообщество, к которому он принадлежал (включая главу рода), должно было для снятия загрязнения (преступления) совершить в качестве искупления общий обряд. В тогдашнем уголовном праве привлекает внимание разделение преступлений на две группы – преступления против неба (амацуцуми) и преступления против племенного союза (куницуцуми), а также институт искупления этих преступлений (хараи). В первую группу входили восемь преступлений, представляющих собой главным образом посягательства на нормальное занятие земледелием, в особенности – на организацию орошения, а во вторую – четырнадцать преступлений, среди которых важное место занимали нарушения запретов в области сексуальной жизни.

Первая группа также включала повреждение ирригационных систем, засевание чужого поля, злонамеренное нарушение установки вешек, разделяющих рисовые участки, т. е. деяния, влекущие угрозу для сельскохозяйственных работ, следовательно – для самой жизни людей. Идеология криминализации подобных деяний была естественной для земледельческого общества. Включалась в первую группу и «черная магия» – сдирание кожи заживо, сдирание кожи в сторону головы, оставление экскрементов в местах, принадлежащих другому лицу. Криминализация некоторых из этих деяний предположительно связана с религиозными мотивами – с посягательством на душу животного.