3. В подтверждение ответственности детей за грубую речь против родителей либо за попытку поднять руку на них составители Уложения ссылаются на «закон християнский» (ст. 2 главы XXII – «Указ за какие вины кому чинити смертную казнь, и за какие вины смертию не казнити, а чинити наказание»).

4. В эту же главу «попало» преступление против православной веры (ст. 24), близкое по своей сути богохульству («а будет кого басурман какими нибудь мерами насильством или обманом русскаго человека к своей басурманской вере обряжет»), и означало оно для виновного иноверца смертную казнь, а для обращенного в магометанство – епитимью [182] .

Надвигалось время петровских реформ, «вздыбивших» святую Русь. Специалисты отмечают, что «во второй половине XVII в. возникла не только необходимость, но и сложилась возможность установления абсолютной монархии. Эта возможность была подготовлена развитием государства в предыдущий период. Вместо своевольного дворянского ополчения было создано постоянное войско. Развитие приказной системы подготовило армию чиновничества. Царь получил независимые источники дохода в виде ясака (налога преимущественно пушниной с народов Поволжья и Севера) и винной монополии. Теперь ему не нужно было испрашивать разрешения у земских соборов на начало войны или иное серьезное мероприятие. Необходимость в сословно-представительной монархии отпала» [183] . 22 октября 1721 г. сообщество приближенных государя верноподданнейше попросило его принять титул «Отца Отечествия, Императора Всероссийского, Петра Великого» [184] , с благодарностью принятое, и на Руси воцарился абсолютизм.

Разумеется, движение к нему с неизбежностью подвергло сомнению авторитет всех других управленческих структур. Пришло время покорения многолетнего сподвижника московских князей – Церкви, и пришедший на родительский престол, обладатели которого многие века дотоле проповедовали принцип симфонии, Петр-реформатор был безжалостен. Духовный регламент 1720 года и замена патриаршества Синодом довершили насилие светской власти над духовной, длившееся от правления Ивана Грозного (запрет церкви на приобретение посадских земель, создание Монастырского приказа, дело патриарха Никона). Крутой нрав, слепая вера в силу собственных указов и жестокость наказаний [185] *, любовь к морским походам, приобретение новых территорий посредством войн ets. привели к приоритету военно-уголовного законодательства. И оно явилось в образе Воинского и Морского артикулов, или военно-уголовных кодексов.

Артикул воинский от 26 апреля 1715 года [186] состоял из 24 глав, поделенных на 209 артикулов, в основном уголовноправового и военно-административного содержания. Он действовал в Российской империи параллельно с Соборным уложением до кодификации М. М. Сперанского, т. е. более 100 лет. Поскольку этот источник включал в свой состав не только воинские, но и общеуголовные преступления, он применялся и в военных, и в гражданских (общей юрисдикции) судах [187] .

Данный нормативный акт выделяется в строю российских законов еще двумя спецификами: во-первых, к большинству статей прилагается официальное (аутентическое) толкование; во-вторых, в нем просматривается намерение сгладить неловкость от вселенской юридической максимы о том, будто «незнание закона не освобождает от ответственности». Уже в преамбуле сказано: «дабы неведением никто не отговаривался, надлежит сей артикул на смотрах, а особливо при всяком полку по единожды прочитать в неделю, чтоб всяк своего стыда, наказания и безчестия удалялся и бегал, против тогож о благодеянии, храбрости и повышении прилежание имел». В этом законе впервые состоялось признание опьянения обстоятельством, усиливающим вину: «Когда кто пьян напьется и в пьянстве своем что злое учинит, тогда тот не токмо, что бы в том извинением прощение получил, но по вине вящею жестокостью наказан имеет быть» [188] . Наверняка духовная основа такого решения кроется в посланиях апостолов: «не упивайтесь вином, от которого бывает распутство» (Ефес. 5, 18); пьяницы… Царства Божия не наследуют» (1 Кор. 6, 10; «трезвитесь, бодрствуйте, потому что противник ваш дьявол ходит, как рыкающий лев, ища, кого поглотить» (1 Петр. 5, 8).

Несмотря на удаление Церкви от соучастия в управлении светскими делами, Артикул начинается главами «О страсии божии» и «О службе божии и о священниках», а пред тем в тексте блистает призыв «Богу единому слава!». Воинам запрещается идолопоклонство и чародейство (чернокнижество), а если «найдется идолопоклонник, чернокнижец, ружья заговоритель, суеверный и богохулительный чародей: оный по состоянии дела в жестоком заключении, в железах, гонянием шпицрутен наказан или весьма сожжен имеет быть» (арт. 1). Жестокие кары уготованы тем, кто: «имени Божию хулению приносит, и оное презирает, и службу божию поносит»; «Пресвятую Матерь Божию Деву Марию и святых ругательными словами поносит»; «пресвятое и достохвальное имя Божие» без надобности, «всуе, в клятве, божбе и лже» произносит» (арт. 3–7). Артикулами второй главы офицерам и солдатам предписано бывать на церковных службах и в трезвом виде, «священников любить и почитать» и не «дерзать их как словом, так и делом досаду чинить, и презирать, и ругаться». А «банкеты и все суетные излишния забавы надлежит во время службы божия отставить. Кто против того преступит, оный имеет штрафу несколько денег в шпиталь дать».

Надо сказать, что настоящий Артикул, наряду с Соборным уложением, Воинским уставом 1716 г. и Морским Уставом 1720 г. [189] был основанием для возбуждения дел и суда по обвинениям в богохульстве и кощунстве на протяжении почти всего XVIII в. [190] . А в первой половине XVIII в. казнь богохульника могла быть крайне жестокой: Ф. В. Берхгольц в своем Дневнике камер-юнкера описывает случай сожжения по частям за поругание иконы в 1722 г. [191] Обычными же наказаниями за «легкомысленное» или «пьяное» богохульство были: прохождение сквозь строй шпицрутен, битье кнутом, плетью, батогами, отсылка на вечные или долговременные работы в монастыри.

В 1790 г. Военная коллегия рассматривала дело казака Ивана Мещерякова. Его обвиняли в следующих богохульных словах, сказанных в разговоре с казачьей женкой: «Хочешь де ты итьтить на исповедь к своему попу к аглицкому жеребцу – он бы де, Мещеряков, в церковь в скотское стоялище табун лошадей загнал, а сам бы, разбежавши, окорачел бы престол, которой стоит против царских врат, и сел бы на него, а запрестольную Божью Матерь назвал кобылою, а святыя тайны хулил: у него же такого квасу своего много». Сам Мещеряков, как выяснилось, не только давно не исповедовался и не причащался, но и прибегал к приемам богоотступнической черной магии – «два креста носил в сапоге под пятою, а также крест носил на поясе, и свисал он до тайного уда». Хотя Мещеряков приписываемые ему богохульные слова отрицал, про крест уверял, что носил «спроста», тем не менее Мещеряков получил 100 ударов кнутом, его заклеймили, вырезали ноздри и, скованного, решили отправить на каторгу в Тобольск [192] .

В отличие от Соборного уложения (предусматривавшего только два состава половых преступлений) рассматриваемый военно-уголовный кодекс значительно расширил перечень данных деяний (глава двадцатая – о содомском грехе, о насилии и блуде), поданных к тому же в тексте как грех, в сугубо церковных терминах. Это: изнасилование, скотоложство и мужеложство, кровосмешение, двоебрачие, брак с близкими родственниками, прелюбодеяние, однако санкции за эти деликты нельзя назвать суровыми – помимо казни или ссылки на галеры, санкции артикулов пестрят словами «жестоко на теле наказать», «по делу и вине смотря», «шпицрутенами или отставлением от полку», «судить по церковным правилам», «церковное покаяние», обязанность на «чреватой» (беременной) жениться.