Я кивнул.

— Сейчас хочешь? Потихоньку. Я тебе веревку на одной руке немного ослаблю, ты под одеялом потянешь.

— Спасибо, лучше потом.

— Потом так потом. Пойдешь в помощники?

— Помогать буду, — уклонился я от прямого ответа. — Если можно, принесите, пожалуйста, «утку».

— Сделаем. Нет проблем.

Видно было, что мужичок не привык унывать ни при каких обстоятельствах. Подсунув под задницу «утку» и поинтересовавшись, ладно ли угнездился, заторопился по другим делам. На посудине пришлось пробалдеть до ужина. Никто не подходил. И снова болючий укол, после окончания действия которого дергало словно паралитика. Терялась координация движений, мышцы наливались вялостью, становились ватными. Во рту пересыхало.

На третий день с утра развязали окончательно. Провели в палату с освободившейся койкой. Самостоятельно идти не мог. Долго лежал с закрытыми глазами. Затем встал, перестелил кровать. Матрац был весь в темно-красных пятнах просочившейся засохшей крови, в желтых от мочи. Грязный, комковатый. Подушка тощая, у бомжа, наверное, лучше. Тонкое одеяло в дырах, в тех же пятнах крови. На окне, поуже, чем в приемнике — распределителе, железная решетка. Закончив убираться, направился в туалет. Ужасно хотелось курить. У входа поежился. В полном смысле слова дебилы обсасывали подобранные возле толчков бычки, обжигая пальцы и губы. Они жались к сплошной — от потолка до пола — железной решетке из толстых прутьев арматуры, за которой виднелась распахнутая настежь обшарпанная дверь. Дым выпускали на улицу. Сквозь клубы просматривалась огороженная высоким проволочным забором площадка, подобие зоны. Внутри прогуливались придурки и психбольные с сумасшедшими, воловьими, остекленевшими глазами, с капающими с оттопыренных нижних губ каплями слюны. Господи, неужели Зуфру, мою азиатку — любовницу, до сих пор не выходящую из головы, тоже заточили в подобную компанию. Как она там, что с ней. Где-то рядом. Удастся ли встретиться. Впрочем, общество вокруг не лучше. Оглядевшись в поисках обладателя дефицита, и не узрев подходящей кандидатуры, вышел в коридор. Как раз подскочил кормивший меня толстячок:

— Курить хочешь? — догадался он.

— Не знаю, к кому обратиться.

— К придуркам не обращайся, у них редко бывает. Старайся заметить, если к нам, алкашам, то есть, приехали на свиданку, значит, вместе с передачей привезли сигареты. Попроси смело, кто-то обязательно поделится. На, покури пока.

Я взял протянутую «примину». Прикурив, двинулся было в туалет, но мужичок остановил:

— Вечером поможешь протереть коридор. За работу дают четыре сигареты, по две на брата.

Я кивнул. Не успел закрыть дверь, как обступили придурки:

— Оставишь? — заканючили они. — Мне… мне…

— Вы же только дымили, — опешил я. — Дайте хоть пару раз дернуть.

— Охнарики подбираем. Не дают…

Насладиться не удалось, к тому же закружилась голова. Пошатываясь, подался в палату. Прийти в себя не дал тот-же мужичок:

— Пойдем, работа есть, — растормошил он. — Уберем одну палату, принесем воды. Пять сигарет. В обед сходим на кухню, поможем дотащить баки с варевом. Еще по две на каждого. А дальше посмотрим. Держись меня, не пропадем.

Действительно, мне оставалось держаться лишь его. Работа, работа, другие заботы, чтобы задавить в зародыше мерзкое чувство боязни замкнутого пространства. Кругом решетки, настоящая тюрьма с постоянно пускающими в ход кулаки здоровенными санитарами вместо надзирателей. С трудом встав на ноги, потащился за толстячком. Он уже принес ведро воды, заправил на длинную палку с крестовиной на конце рваную тряпку. Запах в палате вызывал тошноту. К испарениям давно не мытых тел, к лекарствам, примешивалось зловоние будто гниющего человеческого мяса. Это оказалось отделение для наиболее безнадежных, у которых рвота выходила с кровью. Молодые и старые, худые как скелеты и более-менее в форме, они подавали сомнительные признаки жизни, ничего не прося, почти перестав стонать. Лишь медленное затрудненное дыхание, да неровно вздымающиеся с резко обозначившимися ребрами груди. Взгляд отсутствующий, как бы в себя. Под кроватями полно кусочков окровавленной ваты, пол скользкий от бурой слизи. Но и у них, у этих доходяг, кисти рук были прикручены к железным уголкам по бокам коек. Одни ноги у кого сомкнуты, у кого разбросаны. Небритые, провалившиеся щеки, заостренные носы. Тишина, изредка нарушаемая судорожными всхлипами. Мужичок неторопливо вывозил грязь на проход между койками. Голыми руками сняв тряпку, ополаскивал ее в ведре. Чтобы не следовать его примеру, от которого выворачивало наизнанку, я подобрал веник, взялся сметать мусор в совок. Мусорный бак находился в дальнем конце коридора. Туда-сюда, туда-сюда. Санитары дают затрещины лишь слоняющимся без дела, кто работает, тех не трогают. Последний мазок шваброй по пятнистому полу. Мокрые простыни скомканы, волосы на подушках взлохмачены. На лица с раззявленными ртами страшно смотреть.

— Этот молодой еще, лет тридцать пять. — С терпеливым сочувствием сказал мужичок, кивнув на одну из коек. — Не вытянет. А вон тот старик, Герой Советского Союза, он поднимется.

Я осторожно покосился на щуплое тело абсолютно безнадежного старика. Седой до голубизны, кожа да кости, широко раскрытый рот со вставленными зубами, дыхание хуже чем у других.

— Встанет, не впервой, — уверенно повторил благодетель. — Дочка сдает. Как «белка» накроет, сразу в милицию. Раньше не брали, теперь всех подряд. И бизнесменов, и нашего брата, нищего алкоголика. А меня скоро переведут в другой барак, к дуракам. На три месяца. Могут и полгода продержать, как начальство решит. Если родственники заступятся, на поруки, мол, да взяточку на лапу, то и отсюда отпускают.

— Вас не спьяну накрывает?

— Почему? Спьяну, но по другому. Я тогда ничего не соображаю.

— А с алкашами как поступают?

— Если не стоишь на учете у психиатра или невропатолога, то просись на третий день. Отошел, сразу к заведующему отделением, так, мол, и так, чертики прыгать перестали. Для профилактики день-два еще подержат, а потом выгоняют. Свобода, не как раньше, в психушку с принудительным лечением на несколько лет. Алкашам в этом смысле проще. А если меченый, тогда скорого освобождения не жди.

— Как они узнают, что на учете? — тихо спросил я.

— Очень просто, — забормотал мужичок. — Звякнули в поликлинику, к которой приписан по месту работы или по месту жительства, или в областное медицинское управление, где весь банк данных, и порядок. На полгодика загремел на принудиловку. Зато пенсию можно выхлопотать.

Я похолодел. Еще в 1976 году, будучи асом формовки, в огромном литейном цехе руководителем рабкоровского поста от заводской газеты, написал статью в газету «Труд» об угробленных и заведомо негодные вагранки четырех с половиной миллионах рублей. Статью не опубликовали, вернули в обком партии для проверки фактов. Началась травля. Как собаку несколько лет гоняли из отдела в отдел, с работы на работу. Лишили очереди на квартиру, которую должен был давно получить. Я был лауреатом премий, победителем Всесоюзных конкурсов, в том числе и в газете «Правда», Всесоюзные рекорды на формовке. Не последний человек в объединении, выпускающем комбайны для всего Советского Союза. Нашлись заступники. И тогда меня, в ту пору непьющего и некурящего, поставили на учет к наркологу как наркомана. Чуть позже перевели под неусыпное око психиатра и КГБ. В 1988 году со всех учетов сняли. Даже извинились. Но где гарантии, что в местной поликлинике не завалялась скромная записочка от психиатра. Вот она, советская мина замедленного действия.