Да, мы были счастливее нынешних, кидающихся на перекрестках под колеса автомашин с тряпками в руках, призывающих прохожих покупать газеты, пацанов, потому что у нас хватало времени и на мечты. Вот так-то, новоявленные господа, не обладающие лишней минутой. Я успел отпробовать кусочек безоблачного счастья. Вам этого не удастся уже никогда, ни за какие миллионы и даже миллиарды. Хоть в марках, хоть в долларах.

— Привет. А ты что здесь делаешь? Вот так встреча, ни фига себе.

Я резко обернулся и увидел удивленно-радостное лицо бывшей моей подопечной Гели Лежаковой, талантливой ростовской поэтессы. В пору интенсивной деятельности литобъединения «Дон» при Союзе писателей, я входил в правление молодежного органа и как мог, помогал одаренным ребятам опубликовать их произведения в областных газетах и журналах. В числе наиболее способных была и Геля, впоследствии ставшая любовницей на добровольных началах. Просто мы выпили в Союзе по какому-то поводу, и она увязалась за мной. Тогда я имел вес, силу, публиковался, чуть ли не еженедельно, работал как вол за письменным столом и абсолютно не думал о женщинах. Но вот получилось, чего уж теперь скрывать.

— Работаю, Гелька. Обманываю православный народ.

— Ни фига себе. Так ты ваучерист, что ли? — приподняла тонкие брови девушка.

Все-таки прав был Лев Ошанин, красивее ростовских девушек не сыскать по всей России. Юная красота особенная, смуглая, щемяще-сладостная. Не то, что простенькие, курносо-круглые лики русачек из центральных областей.

— Ну, выкручиваюсь из инфляции, как могу.

— Никогда бы не подумала. Да и вид у тебя… не бандитский.

— Странно, ты считаешь, что на ваучерах работают одни бандиты?

— Нет, конечно, — смутилась Геля. — Но я думала, что здесь ворочают крутые ребята.

— Ты ошибаешься, — засмеялся я. — Среди нас есть инженеры, художники, музыканты. Даже писатели.

— Теперь и сама вижу. Ты меня прямо успокоил, а то ходить мимо боялась.

— А чем занимаешься ты? — спросил я в свою очередь.

— Газетами на вокзале торгую. «Спид-инфо», «Совершенно секретно» и другими.

— Получается?

— Так себе. На кусок хлеба хватает.

— Пишешь что-нибудь, Геля?

— Изредка, — карие глаза девушки подернулись дымкой тумана. — Для души. Кому сейчас нужны бабксие стихи про любовь.

— Нужны, Геля, нужны, — вздохнул я. — Хотя бы для себя, чтобы не затеряться в захлестнувшем нас хаосе.

— А ты? — с женской участливостью спросила она. — Тебе нельзя бросать. «Приемный пункт» признали все, а «Туманы» вообще класс.

— Спасибо на добром слове, но я, кажется, начал бухать. Неприятности, понимаешь, одна за другой.

— Раньше тоже бухал. Правда, редко, но метко, — засмеялась девушка.

— Раньше день-два и два-три месяца передышки, а то и полгода. Теперь же по неделе через полмесяца.

— Тогда пора задуматься.

Девушку кто-то окликнул. Она обернулась, махнула рукавичкой. Оторвала от земли тяжелую, сразу не замеченную мною, набитую газетами и журналами сумку.

— Я приду к тебе, и мы поговорим. Можно?

— За бутылкой шампанского? — улыбнулся я.

— Я принесу. У меня иногда водятся лишние деньги, — подмигнула она. — Да, Гарик торгует рядом со мной. Вообще все ребята из «лито» бросились в коммерцию.

— Как многие члены Союза писателей в столяры и плотники. Знаю.

— Я позвоню. Ну, пока. Вид у тебя какой-то усталый. Держись.

— Держусь.

— Удачи.

— Спасибо. Взаимно.

Разноцветная курточка и туго обтягивающие длинные ноги синие джинсы еще немного помаячили на другой стороне трамвайных путей. Затем фигурку девушки загородил подкативший «собачатник» с решетками на окнах. Милиционеры принялись вылавливать закоченелых от холода алкашей. Задумчиво погремев в кармане монетками, я вытащил пачку сигарет, закурил. В голову лезли разные, не имеющие общего стержня, мысли. О Зуфре, как неожиданно для себя окрестил я новую любовницу. Надо же, забыл спросить имя. О Людмиле, о будущем, таком холодном и зыбком.

— Эй, дед, «кардинала» возьмешь?

— Что? — встряхнул я головой, пытаясь сосредоточить внимание на заросших щетиной лицах молодых армян.

— «Кардинала», — повторил один из них. — На двадцать восемь граммов.

— Показывай.

До меня дошло, что речь идет о мужской золотой цепочке. Парень снял ее с толстой шеи, протянул мне. Проба на замке стояла, на другом конце цепи тоже. Сам замок работал четко, без «закусов», к плетению из золотых пластин претензий вообще не было. Безукоризненное, ни пайки, погнутостей. Ничего не скажешь, работа большого мастера. Но что-то настораживало. То ли цвет металла казался бледнее обычного, то ли вес не соответствовал величине изделия. Помочив слюной середину цепи, я вынул ляпис, крепко потер им одну из пластин. Реакции никакой. Значит, золото. Снова взглянул на армян. Молодые зверьки с резкими взглядами исподлобья. Скорее всего, боевики из Нагорного Карабаха. Драгоценный металл оттуда прут телегами. Снимают с убитых, скупают за бесценок у беженцев. Впрочем, сейчас везде война, по всему периметру бывшего Советского Союза. Какая разница, откуда вещь, предложили, — решай сам.

— По восемь тысяч за грамм. Идет? — подлил масла в огонь армянин.

— Идет, но денег у меня маловато, — с сожалением причмокнул я губами. Сделка могла бы быть весьма выгодной, вещь купили бы даже свои по двенадцать тысяч за грамм. — Погнали к цыгану.

— К какому цыгану? — настороженно спросил парень.

— На углу возле палатки стоит, видишь?

Отдав цепь, я направился к Данко. Тот давно уловил, что сделка с армянами крупная. Но виду не подавал, только напустил на себя излишнего безразличия.