— О, Майкл… — беспомощно простонала Мона. — Я… я… не знаю, что сказать.

— А тебе и не нужно ничего говорить. Просто хочу, чтобы ты знала: я тебя люблю. Если когда-нибудь я тебе понадоблюсь — я всегда здесь.

От этих слов, а еще больше от той простоты и спокойствия, с каким они прозвучали, у Моны перехватило горло, задрожали губы, и слезы опасно подступили к глазам. Она попыталась рассмеяться, но из груди вырвался странный звук, больше похожий на сдавленное рыдание.

— Майкл, дорогой! Двадцать пять лет мы знаем друг друга, и ты нашел, где сделать мне предложение: на капустном поле!

— Разве так важно где? — спросил он.

И снова она не знала, что ответить, — лишь отвела взгляд и уставилась на озеро, борясь со слезами. Наступило молчание; но она знала, что Майкл ждет ответа.

— Майкл, я не смогу стать тебе хорошей женой, — проговорила она наконец дрогнувшим голосом.

— Об этом уж мне судить. А тебе решать, будешь ли ты со мной счастлива.

— Не знаю. Мне кажется, я утратила способность быть счастливой. Может быть, навсегда.

Майкл взял ее за плечи и осторожно развернул лицом к себе. Он стоял так, глядя на нее, на лице его в ласковом свете зари читались сила, целеустремленность и вместе с тем поразительная нежность.

— Что-то случилось? — спросил он. — У тебя какое-то несчастье? Что бы это ни было, расскажи мне.

Он коснулся больного места; Мона вздрогнула и попыталась высвободиться.

— Нет, ничего, — быстро ответила она. — Ты все равно не сможешь мне помочь.

— Почему? — Она не отвечала, и он спросил: — Мона, ты боишься меня?

— Немного.

— Почему?

— Ты мне кажешься почти сверхчеловеком. У всех у нас есть свои слабости, ошибки, но ты, Майкл, — тебе все это как будто незнакомо. Я не смогу соответствовать твоим стандартам.

— Глупенькая! Зачем тебе чему-то соответствовать? Неужели не понимаешь, как ты хороша такая, какая есть?

Он отпустил ее плечи, но в следующую секунду заключил ее в объятия и, чуть помедлив, склонил голову и прижался губами к ее губам.

На этот раз его поцелуй не был ни требовательным, ни грубым. Он целовал ее нежно, легко, как ребенка, и все же от этого ласкового прикосновения слезы защипали ей глаза и двумя ручейками побежали по щекам.

«Должно быть, я очень устала», — подумала она.

Но в глубине души знала: плачет она не от усталости, а просто… просто от Майкла. Она зажмурилась, чтобы не встречаться с ним взглядом.

— Я здесь, чтобы присмотреть за тобой и о тебе позаботиться, — мягко проговорил он. — Обещаешь, что всегда будешь об этом помнить?

— Обе… обещаю.

Мона с трудом выговорила это слово. Майкл снова ее поцеловал — сперва в дрожащие губы, затем в мокрые глаза.

А потом, вскинув на плечо винтовку, взял Мону под руку и повел к воротам, видневшимся в конце поля.

— Куда мы идем? — спросила Мона.

— Завтракать, — ответил Майкл. — Я умираю от голода, да и ты наверняка тоже.

Теперь голос его звучал бодро и радостно.

Медленно рука об руку они шли через поля, говоря о вчерашней вечеринке, о деревне и деревенских жителях, о разных житейских пустяках — словом, обо всем, что придет в голову. Часто разговор сменялся молчанием, но в молчании этом не было ни напряжения, ни неловкости, им было хорошо молчать вместе, слушая лишь шорох шагов по мерзлой земле да веселое чириканье птиц, приветствующих солнце.

— Есть хочешь? — спросил Майкл, когда они вошли в Коббл-Парк.

— Быка съем! — со смехом ответила Мона. В этот миг она забыла обо всех заботах, скорбях и страхах, поджидавших ее дома.

Вместе они вошли в столовую, и Майкл кликнул Бейтса.

— А твоя тетя не спустится к завтраку? — поинтересовалась Мона, когда Бейтс поставил перед ними тосты и кофе.

— Тетя Ада — безнадежная горожанка и по-деревенски жить не умеет, — объяснил Майкл. — Завтрак ей приносят наверх, вместе с утренней газетой. В результате сам я узнаю новости только за обедом — от нее.

— По-моему, отлично, что у тебя в доме наконец появилась женщина! — поддразнила его Мона.

— Тетушка очаровательна, — ответил Майкл, — но я бы предпочел жену.

И улыбнулся ей через стол, а Мона покраснела. Сама не зная почему, сейчас она чувствовала себя совсем девчонкой.

Вся светская утонченность и опытность слетели с нее в один миг; она снова была школьницей — только Майкл держался с ней куда галантнее, чем двенадцать лет назад. Удивительно, но сейчас ей было с ним спокойно и легко.