Папа частенько записывает голоса птиц. Ким всегда вертелся около него, даже когда еще не ходил в школу. Однажды Киму захотелось послушать записи с голосами птиц, но папа куда-то спешил и решил отговориться:

— Знаешь, Ким, послушать не удастся: магнитофон испортился.

Ким взглянул на него с явным недоверием. Папа нажал на какую-то клавишу и сказал:

— Видишь, не крутится. Сначала придется его починить.

И тут Ким без промедления выдал:

— Не крутится, потому что ты не нажал вот на эту, вторую клавишу.

Брат нажал на клавишу, и катушки закрутились.

Папе такая наблюдательность очень понравилась, он сразу же отложил все дела в сторону и прокрутил для нас пленку. Папе было интересно, сможем ли мы различить птиц по голосам. У меня все получалось невпопад, а Ким сразу определял: это фазан, это сойка, а вот это синица, которую дедушка подкармливал зимой салом, подвешивая его на гвоздике.

Однажды на рождество папа купил Киму волнистых попугайчиков, и Ким принялся записывать их голоса на магнитофон. Записал он, как птицы, когда ссорятся, покрикивают друг на друга, словно люди. Вот одна начинает, другая ей вторит, и так до бесконечности. Ким придумал такую шутку. Один голос он стер и включил магнитофон попугайчикам. Вот уж мы насмеялись! Один попугайчик был очень удивлен, а второй отвечал почти так же, как на магнитофонной записи.

Это, пожалуй, самая любимая игра Кима.

У папы и Кима в столе лежат кассеты. Все они пронумерованы и записаны в тетради. Папа говорит, что когда-нибудь он возьмет Кима к себе в помощники. Именно его, потому что, во-первых, Ким аккуратный и, во-вторых, когда что-нибудь засядет ему в голову, он не успокоится до тех пор, пока полностью не разберется. Мама считает, что у Кима нет никакого честолюбия, потому что пятерки у него только по природоведению и математике. У меня, между прочим, по всем предметам. Если кто и пойдет дальше учиться, так это буду именно я.

Я всегда завидовал тому, что папа хотел бы Кима взять к себе в помощники. Иногда я подсаживался к ним — послушать записи голосов птиц, но, если честно, меня это не особенно интересовало.

Однажды мы взяли магнитофон в школу на пионерский сбор. Ким не любит выступать. Он возился с магнитофоном, а я объяснял. Многое я тогда напридумывал. Я рассказал, что наши попугайчики поссорились и не разговаривали несколько дней, потом один пришел к другому просить прощения, а тот, который сердился, никак не хотел мириться и только через какое-то время милостиво согласился на мировую.

Ким пускал ленту, слышался писк птичек, я молол всю эту чепуху, а у Кима от стыда краснели не только уши, но и лицо. Когда до сбора я все это репетировал дома, Ким смеялся, а теперь, перед ребятами, застыдился.

Потом мы включили замедленную запись пения черного дрозда. Казалось, он поет длинную песню или даже арию из оперы. Все были поражены, никто не мог и подумать, что в этом писке заложен какой-то смысл.

Потом ребята задавали вопросы. Например: «Неужели вот эта трель означает законченную фразу?» А я ответил: «Да, наш папа это установил. Вы слышали, как один дрозд звал к себе другого. Но тот делал вид, что не слышит, и не торопился. Мы с папой понимаем, о чем они говорят, их пение — это как иностранная речь, которой можно научиться, и мы наполовину уже научились понимать птичье пение».

Ким очень рассердился на меня за все эти выдумки и даже пожаловался папе. Брат был недоволен тем, что я все напридумывал, да еще ссылался на папу. Мне даже не верилось — как это так? Ведь Ким никогда не ябедничал.

Папа выслушал Кима и только улыбнулся. Тогда рассердился я.

— Ну и что, если я придумал? Что в этом плохого? Да я лучше вас понимаю, о чем говорят птицы.

Отец молчал. Он вставлял кадр микрофильма между двумя стеклышками, которые Ким потом слеплял прозрачной клейкой лентой.

— Пение дрозда означало именно то, что я сказал.

Я готов был расплакаться от обиды. Папа взглянул на меня и предложил:

— Да? Докажи это!

Ким оставил свою работу и тоже напустился на меня:

— Ну, докажи! Ты так думаешь! Это еще не доказательство!

Папа снова улыбнулся. Все время у меня было такое чувство, что они сговорились против меня.

— Да, — завопил я, — чтобы понимать язык птиц, не нужна ни дотошность Кима, ни особые знания, ведь это не клинопись какая-нибудь! В таком деле главное — интуиция.

— Послушай, Мариян, — наконец проговорил отец, — Ким сердится потому, что ты говорил от нашего имени, а не от себя лично.

— Вот именно, — вставил Ким. — Придумывай от себя! А папа никогда ничего такого не говорил.

Это, пожалуй, единственное недоразумение, которое привело к спору. В остальном мы с Кимом живем дружно, и никаких других ребят нам не надо. И дома мы никогда не ссоримся. Мы сами прибираем квартиру, умеем готовить еду и почти все покупаем сами, так что маме не приходится нам напоминать. В специальной тетради всегда лежат деньги, и мы можем взять столько, сколько нам надо. Ким внимательно следит за расходами и записывает их в тетрадь, а внизу на каждой странице делает подсчет. У него все сходится до геллера. Он точно помнит, сколько стоит молоко, хлеб и другие продукты. Однажды он поправил кассиршу, что она обсчитала его на тридцать геллеров. Я никогда не сказал бы ей такое, постеснялся бы. А Ким — нет. И кассирша вернула ему эти тридцать геллеров. Зато в другой раз он вернул ей три кроны, когда она снова ошиблась.