Сатурнин вздохнул.

— Вы никогда не видели вашу подругу вместе с ним?

— Нет. Все это кажется таинственным и даже подозрительным. Я думаю, что она попала под влияние человека без совести, который пытался заставить ее сделать то, что ей претило.

— Да? Почему вы так подумали? Ваша подруга говорила что-нибудь по этому поводу?

— Было странно, что она не хотела познакомить меня со своим женихом. Не считайте меня ревнивой подругой, комиссар, но она призналась мне только, что он живет в Париже, а однажды она при мне звонила ему. Почему же она не познакомила меня с ним? Ведь мы были так дружны в течение стольких лет. К чему эта тайна? И почему она была так взволнована и каждую ночь во время моего пребывания у нее она во сне стонала и жаловалась?

— В самом деле? Она разговаривала во сне?

— Да. Никогда раньше с ней этого не случалось. Я помню последнюю ночь, что я провела в Париже. Была пятница. После обеда я выпила кофе и утром должна была пораньше встать. Так что спала я очень плохо. А она не переставала вертеться на постели, разговаривать и даже всхлипывать во сне. Я не знала, что делать.

Вдруг она отчетливо произнесла: «Я не могу этого сделать!» таким тоном, что меня кинуло в дрожь. Другой раз мне послышалось: «Не просите меня об этом!», но я не уверена в словах. Однако тон был категоричным.

— Она не произнесла никакого имени? Никакого мужского имени?

— Я ничего ясно не слышала, но могу сказать вам следующее, комиссар. У меня создалось впечатление, что она была вовлечена во что-то ужасное… какую-то махинацию, вызывающую у нее ужас. А это была умная женщина, хладнокровная и способная. Ей было тридцать два года. Мне казалось странным, что она могла увлечься до такой степени, хотя такие вещи случаются. Мы часто удивляемся некоторым вещам, но потом все встает на свои места.

Сатурнин кивнул головой.

— Ваши ощущения очень определенны, но они не доказывают, что ваша подруга не могла покончить с собой. Она могла разочароваться в женихе и покончить с собой на этой почве.

— Да, я думала об этом, это вполне возможно, но я в это не верю. Она была католичка, и религия играла огромную роль в ее жизни. Самоубийство — страшный грех в ее глазах. Вот почему я хотела вас видеть, комиссар, и если вы говорите, что это самоубийство, мне нечего вам сказать. Я не могу это доказать, но уверена, что она не способна на такой поступок.

Сатурнин нахмурил брови.

— Буду откровенен, — сказал он. — Я уверен, что ваши ощущения и ваши выводы совершенно правильны. Какой-то человек вошел в жизнь вашей подруги и, к ее несчастью, изменил ее жизнь и характер. Но она никогда не называла имени этого человека? Никогда не описывала его? Никогда не показывала его фотографии?

— Нет.

— Жаль. А она не показывала вам сувенир или драгоценность, которую носила на шее на цепочке?

— Нет. Я видела у нее на шее цепочку, но не посмела спросить. Бедная Люси! Она так изменилась. В то время я была немного обижена тем, что я называла отсутствием ее доверия или откровенности. И я не могла помочь ей, когда она во мне нуждалась. Но я никогда не пыталась вторгнуться в интимную жизнь подруги.

— По-видимому, — сказал Сатурнин. — Часто бывает трудно, даже невозможно помочь другу.

Он подумал о другом и, отыскав в ящике фотографии и рисунки, положил их перед англичанкой: Абель Форестье, Гидо Колла и Урсула Мендоза.

— Узнаете ли вы этих людей, мисс? Может быть, вы их видели в каком-нибудь общественном месте? Ваша подруга ничего не говорила вам о них?

Алиса Батлер рассмотрела портреты.

— Нет, я их не знаю. Если бы я их когда-нибудь видела, то узнала бы.

Развязав пакет из коричневой бумаги, который она принесла с собой, Алиса извлекла толстую книгу.

— Я подумала, что это может вас заинтересовать, комиссар. Это американское издание Преста… Я одолжила его в прошлом месяце у Гонорин и хотела ей возвратить теперь. Книга не представляет интереса, лишь один листок, вернее то, что на нем написано. Можно подумать, что она что-то застенографировала на нем. Я обнаружила листок три дня назад, но сама не могла ничего понять — я не знаю стенографии.

Пока она говорила, она достала из книги пол-листа почтовой бумаги с грифом отеля «Бориваж» синего цвета. Листок был покрыт стенографическими знаками.

— Это почерк вашей подруги? — спросил Сатурнин. — Вы в этом уверены?

— О, да, комиссар! Она читала эту книгу, так как очень любила читать по-английски. Вероятно, она забыла в ней этот листок.

Сатурнин проворчал и стал теребить усы, разглядывая бумагу.

— Его невозможно прочитать с первого раза, — сказал он. — Вообще это не трудно сделать, но я не могу прочесть его вам сейчас.