Аннотация
Во второй том Собрания сочинений Семена Кирсанова вошли фантастические поэмы и сказки, написанные в 1927–1964 годах.
Том составляют такие известные произведения этого жанра, как «Моя именинная», «Золушка», «Поэма о Роботе», «Небо над Родиной», «Сказание про царя Макса-Емельяна…» и другие.
Фантастические поэмы и сказки (1927–1964)
Волшебная комната
МОЯ ИМЕНИННАЯ (1927)
1
Вступление к повествованию,
составленное в тонких лирических тонах, соответствующих позднему часу.
Дети, дети, спать пора! Вьюги воют в рупора, санки с лыжами озябли. Спрячьте куклы, книжки, сабли, спать, спать, спать пора, по кроватям, детвора! Львиная лапа — замигала лампа. Запорошил снег порог. Сеня кончил свой урок. Ах, какой он маленький! Этажерки ниже. Отстегнул от талийки короткие штанишки. Ветер хлопья с крыши сдул, задымил туманно. Села мама на стул, и запела мама: «Месяц выплыл, юн и тонок, и поплыл домой, и на лапки, как котенок, стал будильник мой. Опускай скорей ресницы, крепче засыпай, пусть тебе, сынок, приснится пограничный край. Нелегко в пургу согреться, снегом занесен, твой отец залег в секрете, сжал винтовку он. Снег кружится. Ночь кренится. Вертится буран. Злой шпион ползет к границе, затаив наган. Но отец твой старый воин, закален в бою. Спи, малютка, будь спокоен, баюшки-баю. Скоро, скоро, после школы, вырастешь большой, и сожмешь приклад тяжелый сильною рукой. Провожу бойца Семена, поцелую в ус, положу в кошель ременный хлеба теплый кус. А пока я только песню, песенку пою, спи, сынок, в кроватке тесной, баюшки-баю!» Баю-баю, махонькой, спи в кроватке мягонькой… Темнота. Тишь. Тени на полу… — Спишь? — Сплю…2
Глава, для, расшифровки которой требуется, по крайней мере, сонник. [1]
Сплю… сп-лю… В кухне кран закапал — сп-лю, сс-п-лю. За сугробом сжал винтовку папа… Т-сс… с-плю… Папа перед вором, в углу склад. Делает шпион затвором: Ку-клукс-клан. Одеяла драп свис. В доме спят. Храп. Свист. Папа падает, падает, пада… Испуг! Сплю. Поле. Синь. На заре парусинный лазарет. Раненый охает, пуля села в легкое. Из холодных палат белый движется халат. Это врач, это ясно — облит струйками красными, он кричит: — Одевайся поскорей, за лекарствами! — Ночь темна и густа. До аптеки верста. …Кальций, вата и йод… Мама песню поет, где-то каплет в углу… Сплю.1
Пример схемы главы:
(Здесь и далее примечания сканериста.)
3
Глава педагогическая
с замиранием под ложечкой, посвящаемая учителям и карцеру Одесской 2-й гимназии им. Николая II.
Грудой башен заморских снег, сверкая, лепится. Утренние заморозки, гололедица… Холод пальцы припекает, вот бы если варежки! Мимо Сени пробегают школьные товарищи. Закричали Митя с Колей: — Сенька, ты чего не в школе? — Я врачом в аптеку послан и вернусь оттуда поздно. — Раз, два, три, — Сенечка, не ври. Зажимайте живо рот! Пацана — за шиворот, влазь в класс! Подтолкнули валенками, посадили с маленькими. Бел мел. Подтянись! — За пюпитром латинист. Руки что жерновы. — Ну-ка, за латынь! — Скрыты брови черные пенсне золотым. Раз, два, три, — Сеня, повтори: «Dantebe, mater Rossia, iscus, essentia quassa, cicero, corpus, petit Isvesti, orator, tribuna, radionositis centra declaratii: Urbi et orbi, purpura parus namorae Respublica guetrus tremit». Бледен мальчик, обмер мальчик, в класс вступает математик: § 000. Шли четыре мужика, говорили про крупу, про покупку, про крупу да про подкрупку. У меня полпуда с граммом, у тебя кило и пуд, у Антипа пуд и гарнец, у Ивана четверик. Сколько было в метромерах всей крупы на четверых? Обмер Сеня, пьяный будто, стал решать и перепутал, и, издав военный крик, через кафедру — прыг! Прыгнул через падежи. — Да держи его, держи! — Тангенс, синус, плюс и минус, взял разбег — А + В…. Перепрыгнул Ваню и Рисование, Перепрыгнул Рафу и Географию, Перепрыгнул Саню и Чистописание! Надзиратель поднял вой, прибежал городовой, — в воду канул гимназист, невысок и неказист! Встал учитель на порог: — Повтори, лентяй, урок! Что мальчишке до урока? Перед ним легла дорога голуба и широка. Сахарные берега…4
Глава сладостная,
посвященная деликатности, полному собранию сочинений Л. С. Когана и зубоврачебному креслу.
Берег моря. Где я? Стоп! Вкусный, сладкий запах сдоб… Изменили мне силенки, устаю, устаю! В поле сахарной соломки я стою. Я ж не сладкого искал… Сколько сахара-песка, что за розовая ваза! Ах, как пенится у скал Море Клюквенного Кваса. Золотятся пески — самый лучший бисквит! Горный тянется хребет — чистый, радужный шербет! А в долине, вдали, но отсюда недалек — разноцветный городок в бонбоньерке залег. Белосахарных палат расцветают купола. — Заходи, стар и млад, хочешь, кушай мармелад, хочешь, губы шеколадь, наряжайся в маки, — хорошо щеголять в серебряной бумаге! Посмотри на домик тот, это — торт. Ну, а это фортепьяно сделано из марципана. Гуляют ангелочки — на плечах кулечки, в обертках, как шейхи, раковые шейки. Прямо, прямо нет спасенья! От соблазна плачет Сеня. Ах, он бы съел ну хотя бы монпансье. Посредине города, неширок и короток, домик из печеньица, а оттуда голосок, словно ананасный сок: — Мое вам почтеньице! В райские кущи заходите, скушайте абрикоску, сливку, вишневую наливку. Не стесняйтесь, заходите!.. Сеня, слюни вытерши, видит: Главный Кондитер с Главною Кондитершей. Сколько, сколько сладостей! Где ж это кончается? У Сенечки от слабости все в глазах качается. Время клонится к восьми. И весь мир просит Сеню: — Слушай, скушай этих яств новизну! Ну, возьми! — Не возьму… А мальчиковы пятки вязнут, вязнут в патоке. Па-атока тяну-чая, ги-бель неми-нучая, тя-анутся сладкие ли-ип-кие нити… — На помощь, на помощь, спасите, вытяните! Тону! Тону! — А хитрая Кондитерша смеется: — Да нну? Вот уже рубашка в патоке подмокла. Но что это? Откуда это мчится подмога Кем это выслано соленое и кислое? Армия столобая — мчится соль столовая, а за нею мчится перец и горчица… Как ударила соль в сахарную антресоль! Как повылетел хрен — шоколады дали крен! А горчица горячится: — Эх! Не грех — бей в мускатный орех! Кондитерша кубарем, блещет нижним бельем. Ну-ка, уксус откупорим, обольем, обольем! Налетают, налетают стаи перца на туман, тают, тают, тают, тают шоколадные дома… И сахарная жижица льется и движется.5
Глава, написанная к сведению библиотекаря. Что читали Пушкин и Чуковский?
Странной силою ведомый, я вошел в гусиный домик. За столом и чашей пунша, в свете карточной игры, под тик-так часов-кукушки ждали Андерсен и Пушкин, Гофман, Киплинг и Чуковский, Кот Мурлыка, Буш и Гримм. И сказал Чуковский: «Сядьте! Мальчик Сеня, ты — читатель, и, конечно, как читатель, без завистливых затей, ты рассудишь, ты научишь, кто из нас, сидящих, лучше пишет сказки для детей!» Тихо и нерадостно начал сказку Андерсен — маленький, ледащенький седой старичок: «Лежали вместе в ящике Мяч и Волчок. — Души я в вас не чаю, люблю вас горячо… Давайте повенчаемся…— Мячу жужжит Волчок. Но, гордостью наполненный, Мячик говорит: — Я с Соловьем помолвлена, он — мой фаворит. Ему отдам невинность я! — Наутро Мяч исчез, Волчок не в силах вынести… Прощайте, жизнь и честь! Прошло немало времени, но жег любовный яд… — Наверно, забеременел Мяч от Соловья. Я видел на „ex-librise“ Соловья в очках… — Тут мальчик взял и выбросил через окно Волчка. Истерзанный, искусанный, с обломанным плечом, Волчок в клоаке мусорной встретился с Мячом. — Любимый мой! Согласна я стать твоей женой!.. (Сама ж ужасно грязная, с дыркой выжженной.) Волчок ответил, сплюнувши: — Я был когда-то юношей, теперь же поостыл, — иная ситуация… К тому ж решил остаться я навеки холостым!..» Тих и нерадостен, кончил сказку Андерсен, и совсем иначе Афанасьев начал: «В дальнем государстве, в тридесятом царстве, у того царя Додона, у Великого Дона, что и моря синевей, было трое сыновей. Вот идет первый сын мимо черных лесин, а ему навстречу — ишь как! — лезет мышка-норышка, куковушка-кукушка, и лягушка-квакушка из озерных глубин: ква-кум-бинь… А за ними кыш — По-Лугу-Поскокиш, а за ними вишь? — Я Всех-Вас-Давишь. Лесиная царевна Лиса Патрикевна, из сосновых капищ — Михаил Потапыч, и фыркает кофейником Кот Котофейников». Тут промолвил Сеня нежно: «Это ж длится бесконечно, это старо, длинно, скучно, ну, а я весьма спешу». «Погодите! — крикнул Гофман. — Пусть на миг утихнет гомон, и прочту, что я пишу: „В тысяча восемьсот (звездочки) году в Городке Aachenwinde жил Советник fon der Kinder, ростом с Какаду. Знали Жители давно: был der Kinder Колдуном. Ночью Дом стоял вверх Дном, и стоял у Входа Гном. И была у Колдуна дочка малая одна — Kleine Anchen, kleine Anchen, kleine Tochter Колдуна. И скажу я вам — она в Виртуоза влюблена. Herr Amandus Zappelbaum, вами занята она. Хочет Anchen под венец, просит Папу наконец: — Herr Коммерции Советник, уважаемый Отец, я люблю Amandus'a Zappalbaum'a. Если я не выйду замуж, то лишу себя Ума! Как завоет Fon der Kinder: — Эти Глупости откинь ты, Ты уже помолвлена с грозным Духом молнийным Choriambofax'oм! Вытри Слезы, Плакса! — И себя он хлопнул по Лбу, взял, открыл большую Колбу, вынул Пробку Дым пошел, синий, складчатый, как Шелк“». — Погоди, товарищ Гофман, не довольно ли стихов нам. Нет ли здесь у вас «Известий»? Очень хочется прочесть. Не о том, что вы соврете, а статей и сводок вроде: «Рабселькор, возврат семссуды, резолюцию, протест…» Врать постыдно и бестактно. Мы стоим на страже факта, здесь наш пост и наша вахта (что рабочим до Камен?). Пыль цветистой лжи рассейте, обоснуйтесь при газете, где (хотите — поглазейте!) что ни слово — документ. Лишь раздался звук «газету» — дым пошел по кабинету, зашептали сказотворцы: — Брик! Брик! — Бог избавь! — И во время речи Сени сквозь трубу исчезли тени, стало ровным сновиденье и растаяла изба.6
Глава хроматическая,
посвященная симфоническому воздуху консерватории и радиопередатчикам (-цам).
Зелено, сыро в тихой долине, долине Лени, и слабо звенит в голубом отдаленье звон мандолиний. В росной траве стоят пианино, домры и скрипки, и пролетают мимо и мимо звоны и скрипы. Все музыка занозила. Сеня пьяный. Заиграло сонатину фортепиано. Это ведь сентиментальность, это ж Диккенс! Я и слушать не останусь, это ж дикость! Ах, кончайся, ах, кончайся, сонатина, ты семейной скуки Чарльза паутина. Мышь летучая летает в пелеринке, где-то мерзнет, холодая, Пирибингль. Кринолиновые ангелы за лампою — замерзающая Англия сомнамбула. Тише, тише, тише, тише, — домовые на педалях, сонатину оборви, оборви же, расплети же, вот завыли, напевая — Копперфи-и-и Сон сам сел в сонм сов. Синь. До ре ми фа соль ля си. Кринолиновые ангелы за лампою, замерзающая Англия сомнамбула… Ты семейной скуки Чарльза паутина. Ах, кончайся, ах, кончайся, сонатина… В этот тихий, в этот зыбкий ход музыки нежной ленью наплывает утомленье. Сеня спит, и, словно громы урагана, набегает грохот пальцев барабана… Зашумели долы свинцовой вьюгой, выскользнула флейта тонкой гадюкой. Пулемет татакает, то здесь, а то там он, фортепьяно топчется гиппопотамом. А медные трубы бросили игры — желтые львы и когтистые тигры. И снова долина, и Сеня в долине, бредет по долине по колени в глине.7
Молодым элегантам со складочкой эту неглаженую главу посвящает автор.
Щиплет, щиплет ноги снег (башмаков у Сени нет!). Сене слышен тихий смех. В снеговой белизне качаются со смеху елочки и сосенки, сдерживают колики: — Голенький, голенький! Как тебе не стыдно? Все у тебя видно! — Сеня сдерживает прыть (Хоть листочками прикрыть!), и мечты башку роят, мыслями выласканы, вся Петровка мимо в ряд пролетает вывесками. Вот на полках легкий ситец. Покупайте и носите, и колосья чесучи жните, руки засучив. Смотрит Сеня, рот разинув, на сатин и парусину. Издает восторга стон, поглядевши на бостон. А хозяин — чародей не чета Мосторгу: никаких очередей и без торгу! — Отдаю без интереса, одевай, галантерейся, шалью шелковой шаля, соболь, котик, шиншиля. Надевай, малыш, корсет, надевай белье жерсе! — Тащат ловкие гарсоны две сорочки и кальсоны. Неглиже, дезабилье. Сеня в егерском белье, на белье — четыре майки, а на майке — две фуфайки. — Мы сейчас увяжем вас в файдешипный самовяз! Денег нечего жалеть, — сверху вязаный жилет, цепь с брелоками на брюхе, черный фрак, на шлейках брюки, туфли лак, а сверху боты изумительной работы. — Тут хозяин лопнул — пафф! Сеня стукнулся, упав. Пуфф!.. — и магазин растаял, в небесах платочков стая… Сеня встал, едва дыша: невозможно сделать шаг, к тесноте суконных пут несомненно десять пуд. И рукав нельзя поднять… — Западня! — Хлоп! И стукнулся об камень… — Я в капкане! — Сеня в плач (хгы-хгы). Сеня в рёв: — С горя лягу я в темный ров. И во рву, и во рву волосы изорву. По каменьям кап-кап, легонький и тощий, на цыплячьих лапках загулял дождик. Расцепил кнопки Сениной обновки, тихо и без шуму распустил шубу. — Сеня, не пугайся: пусть цилиндр взмокнет, развяжу галстук, отнесу смокинг. — Стало легче Сене бежать по шоссейной. Сене сны стали сниться яснее… Голубы дали, широки снеги.в официальном магазине Литрес