Шрифт:
— Бабушка же вроде неверующая была? — робко сказала Катя.
— Что вы такое говорите, Катя? — скорбно поджала накрашенные губы самая активная, историчка Виктория Никифоровна. — Она же крещеная, православная. Как можно в наше-то время? Непременно надо панихиду и сорокоуст!
— Да-да, — заторопилась Катя. — Я закажу, только я-то сама некрещеная, это ничего?
— Ну мы сами все закажем, чего уж, — осуждающе покачала головой Виктория Никифоровна. — И вам бы надо покреститься, как же так?
Катя, уже давно не вступавшая в дискуссии на околорелигиозные темы, промолчала — знала, что бесполезно сообщать о своих атеистических взглядах, теперь повсеместно и напоказ осуждаемых.
Люди приходили и уходили, протопала к постели бабушки соседка тетя Галя, громко плакала и сморкалась в огромный носовой платок. Причитала с украинским акцентом: «Да шо ж ты, горемычная наша, серденько свое не сбэрэгла!» Тетя Галя, смолоду и всю жизнь прожившая в России, так и не освоила подмосковный говор, «гэкала» и «шокала», за что и прозывалась на улице Хохлушкою. Удивительным было то, что ее мужа Николая, коренного захаровского, привезшего себе жену «с армии», тоже звали Хохлом, и он даже откликался.
Приходили какие-то женщины, приносили цветы, что-то рассказывали о бабушке и собственном детстве Кате, которая бродила по дому, не находя себе места. Казалось, весь поселок когда-то учился у бабушки, и теперь люди считали своим долгом прийти и посочувствовать то ли Кате, то ли себе.
Пришел даже Леха Черт, деревенский алкаш, в грязной, разорванной на пузе майке, растирал заскорузлой лапищей слезы и сопли по опухшей физии. Из его несвязных воплей вперемешку с матом выяснилось, что он тоже когда-то учился у бабушки…
Ближе к вечеру пришел, точнее, ворвался в дом и сосед Николай Петрович, в строительном комбинезоне, с грязными руками. «Прораб, — неприязненно подумала Катя, — мог бы хоть руки помыть…»
— Где? — хрипло выдохнул он, вбежав в темный коридор. — Почему мне не позвонили?
Катя пожала плечами: почему, собственно, она должна была звонить?
— У меня нет вашего номера, — тихо сказала она.
Он посмотрел сначала на бумажку, пришпиленную к обоям рядом с телефоном — на ней только сейчас Катя разглядела номер сотового и крупно написанное «Николай», — потом с укором на нее. Стараясь не топать, вошел в комнату. Бабушку уже переодели, положили в гроб, поставили вокруг вазы с цветами. Кто-то принес икону, зажег перед ней лампадку. Кате все это казалось каким-то странным спектаклем, бабушка лежала среди белых кружев какая-то чужая, другая.
Николай постоял в дверях, потом растерянно посмотрел на свои руки, потоптался.
— Я приду еще, переоденусь только, — глухо сказал он Кате. — Что помочь?
— Да ничего вроде, все уже делается. На кладбище поехали, договориться на послезавтра, на утро…
— Поминки здесь, в доме? — спросил он неожиданно.
— Учителя сказали, закажут в кафе, — упавшим голосом отвечала Катя. — Я ведь не знаю, как надо…
— Ну, в кафе, так в кафе, — согласился он. — Вы как, не испугаетесь ночью?
— Н-не знаю. — Катя слегка опешила. Она как-то не думала о том, что ночь ей придется провести здесь, с неживой бабушкой.
— Ну ладно, я приду через час, — примирительно сказал Николай, — обсудим.
Катя кивнула. Было странно, что он разговаривает с ней, как близкий, как родственник, а она так же просто, не задумываясь, отвечает. «Бабушка умерла, все изменилось», — подумала она, и это объяснение показалось совершенно ясным и правильным.
Поминки
Жук горевал, забившись под сарай. Когда рано утром Марианна вышла из дома с убитым видом, он сразу все понял.
Жук заплакал, попробовал повыть, но выходило плохо — горло перехватывало. Услышав его, за забором зашлась визгом Лада, выразила соболезнование. Из дальнего угла сада забухал сочувственным басом Полкан: уже все всё знали. Даже вечно ругающиеся по делу и без дела воробьи притихли, на всякий случай отлетели подальше от дома.
Марианна села рядом с псом, прикрыв лапки хвостом, задумалась.
— У-у-у, — убивался Жук, — бедная Бабушка, не выйдет теперь к на-а-ам, оставила нас, сиро-о-от…
Марианна скептически посмотрела на него:
— Тебе Бабушку жалко или супа?
— Ну-у, — остановился от такого коварства Жук. — Бабушку жалко, и супа тоже жалко. А тебе что, все равно?
— Нечего выть, гляди, Внучка еще наподдаст за шум, — посоветовала кошка. — Сиди тихо, народ все время идет прощаться, не привлекай к себе внимания. Похоронят Бабушку, там что-нибудь придумаем.