— Савва Тимофеевич, не будете возражать, если трактир у Перевоза мы сделаем домом трезвости?

Какой разумный хозяин не возрадуется трезвости своих работных? Естественно, вопрос:

— Кто эти «мы»?

— Сознательные рабочие. Ничего противозаконного, кажется, не делаем?

— Пока да. Что будет дальше?

— От вас зависит, Савва Тимофеевич. За увечья отвечаете? Закон!

Все-то она теперь знала, до всего добиралась. Закон об ответственности хозяев за увечья своих рабочих был внесен Витте и чуть не перессорил всех еще на Нижегородской ярмарке. «Как?! — кричал тот же Бугров. — Я своим грузчикам должен руки-ноги пришивать?» Главная пайщица Николаевской мануфактуры, она же матушка Мария Федоровна, и не зная Бугрова, тоже бурчала: «За фабру отвечать? С ума ты сошел, Саввушка!» Где им было понять, что хитроватый министр таким вот образом просто пар выпускает?

Но директор-распорядитель ответил охотно:

— Закон буду соблюдать.

Ай да Севастея Ивановна, бывшая когда-то Севастеюшкой! Покуривая папироску за папироской, она и о другом с улыбочкой спросила:

— И фабричная инспекция?..

Из-за нее, малопонятной бородатым купцам инспекции, в свое время и стачка началась. То отменяли, то заменяли, а ведь дело-то нехудое. Маленько, хоть и по-царски, выпороть того же Бугрова — чего лучше!

— Я слышал, и тебя, Севастея Ивановна, в состав этой инспекции ввели?

— Правильно слышали, Савва Тимофеевич, — пыхнула она ему в лицо дешевеньким табаком. — Хороший хозяин не будет зряшно пороть свою тягловую лошадь.

— Как говорят — хорош я или плох?

— В доносчицах не состою, Савва Тимофеевич. Сами смекайте.

Разговор происходил в директорском кабинете. Не отцовские порядки — обычное дело. Время от времени цеховых старост приглашал. Даже кое-кого из работных, отмеченных особой смекалкой. Иначе откуда быть прибылям? Без отцовского живодерства, а втрое выросли. Пайщики-компаньоны, вроде родимой матушки, бурчать-то бурчали, а денежку сосали с удовольствием. Чего бы злословить?

Но не без умысла же один из пайщиков постучался? Назаров. Он же начальник красильной фабрики. Он же родич, из клана Морозовых. Он же и матушкин соглядатай. А может, и поставщик сплетен для газетчиков. Откуда знать тому же Алексашке Амфитеатрову о нынешней Севастее?

Да, он пожалел ее, после уральских курортов поставил браковщицей готовой продукции. Это даже повыше мастера — и его к ногтю, если халтурит. Гроза цеховая! Но разве хозяин- то в убытке? Сейчас ситцевой завалью никого не удивишь, стало быть, и денежку хорошую не выгонишь. Фабрики растут, как грибы после дождя, — после введенного Витте золотого рубля. Одна московская Прохоровская мануфактура чего стоит! Так и жмет морозовским фабрикам на пятки; ее уже в народе Трехгоркой называют, а если назовут и Третьелучшей? Быть третьим на громадных просторах России не так и плохо.

А если сбросить на полгрошика с аршина?.. Нет, цеховой цербер — душа хозяйская. Полгрошика, в утешение покупателю не сбрасывай, а дай ситчик, миткаль, нанку или, там, постельное полотно, да еще цветное, игривое, чтобы износу не было. Чтобы не линяло в любых щелочных чанах и крестьянских жаровых чугунах. Покупатель-то не дурак, быстро разберет, где краска вековая, а где дрисня детская.

Фабрики крутились, как колеса на железных осях, хорошо смазанные. Директор- распорядитель со спокойной совестью уехал на уральский завод. Там делались краски. У единственного мануфактурщика краски были свои. Зря, что ли, студиоз-химик фолианты Дмитрия Ивановича Менделеева штудировал, да в Англии красильным делом увлекался? Краски у него и другие фабриканты готовы были скупать — да разве он не купец? Знай свою выгоду, Савва Морозов! Это ж не полы или крыши мазать. Тут собственные секреты, тайные.

Из Пермской губернии, из Всеволодо-Вильвы, где у него был сверхсекретный заводик, вернулся королем. Будут морозовские фабрики с вечными красками!

И первой, кого он встретил по возвращении, проездом еще по Никольской улице, — была все та же Севастея. Идя обочь с каким-то незнакомым человеком, она сдержанно и непугливо поздоровалась с хозяином. Тот, как и всегда, ответил наклоном головы. Так у него повелось с первых дней. Не при отце, чтобы бороду от работника воротить. Ну, может, чуть пониже пригнул лобастое урылье.

Но на беду матушке Марии Федоровне вздумалось в его отсутствие погостить у внучат. Через какой-то зряшний час ей уже и нашептали: гляди, кормилица, смотри, праведница! Бизон-то твой — перед кем рога гнет?!

Как по мановению чьей-то ручищи, вскоре и штаб-ротмистр Устинов своей «селедкой» в прихожей прогрохотал. По приказу хозяина в кабинет его не допускали, единственно, выносили графинчик с солеными заедками. Савва Тимофеевич и внимания было на это не обратил, разве что поморщился под железный брякоток. Но слуга вошел:

— Очен-но просят, Савва Тимофеевич!

Не звать же, вопреки всему, в кабинет. Не по рылу честь! Лучше уж самому выйти в прихожую. Мало ли, пьяный дебош, пожар или разбой какой? Хозяин отвечает не только за фабрики — почитай, за весь городок и за все его окрестности.

Штаб-ротмистр занимался своим обычным делом, то есть закусывал за столиком, где гости оставляли шляпы и трости.

— Ума не приложу, Савва Тимофеевич, как быть! — вскочил он с набитым ртом и в таком смешном виде вытягиваясь во фрунт.