Личная жизнь!

Лицо Плама вытянулось. Неплохо, что досталось и такое, но Мир Реки продолжал оставаться адом. Ни бумаги, ни чернил, ни прессы. Как ему здесь функционировать? Единственное, что он делал хорошо, было ему недоступно. А за исключением этой деятельности, он полный дурак. Его роль «советника по истории» была просто дурацкой. Ни один человек, вынужденный пребывать в двадцатом столетии, не обратил меньше внимания на его особенности.

Кроме того, Хаким. Когда Плам говорил, проявлялись причуды его ума. Хаким был такой же непостоянный, как и он, но при одной ужасающей разнице: у него в мозгу была целая бездна.

В перемене тем он следовал хитрому ментальному алгоритму, который губил его собеседника.

Говоря о литературе, Плам всегда находил, что дурно проникать в психологию своих отрицательных героев. Теперь же, когда он был действующим лицом рассказа, вместо того, чтобы его писать, у него появилось иное ощущение. Плам сожалел, что ему ничего неизвестно о внутренних побуждениях его автора. Он был бедным мулом Хакима, ведомым при помощи морковки и палки, но почему?

Почему Хаким намекал, что на самом деле он вовсе не выдумка, которую почитают его поклонники? Что-то не сходилось. Что здесь происходит? Через некоторое время Плам встал и вышел в «сад» — этот гигантский окруженный резиновой стеной луг для игры в крикет — чтобы проверить, не имеют ли его сотоварищи, советники по истории, каких-либо соображений.

Он получил целые фонтаны информации. Бывший торговец галантерейными товарами из Смирны указал направо, на стену, противоположную их ряду хижин.

— За ней — женская сторона, — объяснил он. — Хаким проводит с ними гораздо больше времени. Мы — запасная команда. Он использует нас, чтобы проверять их факты. Когда Мария ему рассказывает о том, что Кемаль Ататюрк делает то-то и то-то, он рыскает кругом, чтобы убедиться в этом.

— Мария?

— Предполагается, что мы не знаем их имен, — пояснил Набух ад-Наср, который считался экспертом по политике Среднего Востока за две тысячи лет до того, как Хаким стал Имам-Халифом.

Плам нашел странным, что современник Ветхого Завета должен скакать с бодростью юноши и быть таким же легкомысленным мальчиком, как боец афганского сопротивления — несмотря на свою любовь к макияжу и тщательно подведенные глаза, этот последний был экспертом по девяти военным организациям, воевавшим с советскими захватчиками.

Ни один из перечисленных выше, если по честному, не был арабом: они были турок, аморит и патан. Но это было необходимое условие для здешнего проживания, которое они заставили себя принять, и поэтому у них были хижины, в то время как Джим Апаш вынужден был ютиться в лагере в углах, пока не станет разговорчивым. Плам повторял имя в арабском звучании, как будто бы по-английски «Мария» произносится иначе. Прежде чем он успел рассмеяться над самим собой из-за собственной глупости, Джим ответил на ломаном арабском:

— Она лучшая королева гарема. Она много говорит о Ленине.

— О Гитлере тоже, — сказал галантерейщик.

— Хаким ревнивый. Он думает — он сравняется в истории с этими двумя, — вставил юный иракский принц, убитый в какой-то стычке в 1950-е.

Плама удивила и откровенная враждебность принца, и общая свобода слова внутри этих стен, но большинство заговорщиков попали сюда тем же путем, как и он, «проехав по дешевому билету». Они были наполовину готовы и почти хотели умереть опять.

Существовали худшие виды наказания, чем смерть. Можно было услышать о королевствах, где процветало рабство: слепых, обездоленных заморышей держали в тюремном заключении, украв у них грааль. Если бы Хакиму была нужна репутация насильника, он мог бы поступить таким же образом. Но он этого не делал. Это давало передышку. Это заставляло думать, — а не имеет ли Хаким в душе чего-то доброго — и пытаться узнать это.

Плам Вудхауз уснул, размышляя над этой проблемой и не найдя ответа. Ежедневные дожди начинались как раз перед рассветом. На завтрак дали булочку и горячий суп с вермишелью, стражники отбирали обычную таксу. Для несуществующей трубки Плама не будет никакого табака, а после — никакой пишущей машинки, которой можно было бы занять себя, никакой аудитории для последнего приключения в Замке Вежливой Обходительности.

Что остается? Чего стоит такая жизнь?

В тот день, ближе к вечеру, добрый человек Хаким и его приближенные навестили мужскую сторону сада, бродя из хижины в хижину для разговоров с местными жителями.

Добравшись, наконец, до Плама, мастер оккультных наук друзов разыгрывал радушного хозяина:

— Что неладно? — спросил он после того, как Плам выразил ему благодарность за свое жилье. — Не хотел бы ты пройтись по этой стране зимнего благочестия? Я и сам чувствую себя ограниченным в пространстве, поэтому мы организуем походы и экскурсии, и пикники. Ты не должен думать, будто ты пленник.

Неужели?

— Нет, дело не в этом. Я просто… Я просто… я посвятил себя тому, чтобы писать, — ответил Плам. — Шестьдесят с лишним лет я только этим и занимался. Писать — и гулять, или заниматься борьбой теперь, когда я опять в силе. Собаки. Я любил собак. Но нет для меня ничего лучше, чем заполнять словами чистую бумагу.

Он отвернулся в сторону, волна его эмоций дошла до крайности. Он взволнованно продолжал:

— Я ни разу не видел в Мире Реки бумагу! Хаким взял Плама за руку, как священник мог бы взять дрожащую руку горюющей вдовы, и дружески похлопал по ней.