Возраст: 45—47 лет.

Рост — выше среднего. Широк в плечах, коренаст. Физически силен.

Лицо круглое, скуластое, неподвижное. Естественное выражение — хмурость.

Глаза средние, темно-карие. Очки не носит. Волосы прямые. Густой шатен.

Нос прямой, с утолщением внизу. Ноздри крупные, широкие.

Особые приметы: над левой бровью небольшая шишкообразная выпуклость. Постоянное движение указательным, средним и безымянным пальцами.

Волк, которого надо брать голыми руками… Почему Берг определил свое отношение к штурмбанфюреру такой фразой?

Построив свою схему на лидерах туркестанских националистов и, прежде всего, Чокаеве, Дитрих уже не мог воспринимать факты вне ее. Он невольно подводил их под удачно сформулированную систему отношений между Британской разведывательной службой и туркестанскими эмигрантами. Преувеличив роль и возможности Мустафы Чокаева, штурмбанфюрер во всем видел «его руку». Образовался круг, из которого Дитриху уже трудно было выйти. Даже тогда, когда события противоречили схеме, он пытался объяснить их под своим углом зрения, подтасовывал факты или отбрасывал их, как случайные.

Волк кружился внутри цепи флажков, им же расставленных. Кружился, терял силы, терял представление о реальности. Его можно было брать.

Голыми руками? Не легко ли представлял себе Берг заключительный этап. Сам же характеризовал штурмбанфюрера как опытного, дальновидного и умного следователя.

Вот несколько характеристик.

— Дьявольское хладнокровие. Давит, душит своим хладнокровием. Если ему приставят пистолет к затылку, не моргнет. Его хотел расстрелять Кальтенбруннер — Дитрих с опозданием донес о готовившейся диверсии на военном заводе. Восемь дней он ходил на службу под негласным приговором. Знал о нем — и выполнял обязанности совершенно спокойно, слушал донесения, доклады, вникал, решал. Даже шутил. И допрашивал…

И еще:

— Да, выдержка феноменальная. Лезет под выстрелы. Мы брали вооруженную группу. Ворон (то есть Дитрих) бросился первым. В него стреляли — бежал не пригибаясь. С ним страшно.

Дитрих вникал, анализировал, обобщал. Такой диалог состоялся между ним и Бергом:

— Главное для нас с вами — знать цель, к которой стремится противник. Тогда мы поймем, какой дорогой он пойдет. Увидим ее.

— Могут оказаться на ней и не противники.

— Это не важно. Возьмем всех. Среди них будет и он.

Именно так поступил Дитрих на Бель-Альянсштрассе, когда был убит Хендриксен. Штурмбанфюрер не знал, кто придет на связь с ним, и взял всех, кто оказался у кладбища. В число арестованных попал и Саид Исламбек. Принцип Дитриха оправдал себя на этот раз.

Другой диалог:

— Когда вы подозреваете одного, уничтожайте весь выводок. Все гнездо. Все гнезда…

— А если противник выбирает нетипичное: гнездо не нужно ему?

— Такой противник не страшен. Не думайте о нем. Сам раскроет себя — в нетипичном жить трудно. Он или умрет, или сдастся.

Сдавались редко. Возможно даже — никогда. Никто не избирал нетипичное. Если избрал, то жил в нем, вопреки убеждению Дитриха. Тот же Чокаев жил. Став английским агентом еще в 1918 году, в период существования «Кокандской автономии» на территории Туркестана, Мустафа Чокаев покинул родину и превратился в вечного эмигранта. Искал приюта в Турции, Польше, Германии, Франции. Объединил вокруг себя националистов-мусульман, издавал эмигрантские журналы и газеты в Мюнхене, Берлине. Жил и действовал, несмотря на то, что германская полиция знала о его связях с секретной службой Великобритании, несмотря на существование солидного досье, заведенного уже гестапо и, наконец, несмотря на резолюцию, поставленную на обложке «дела Чокаева» самим Дитрихом: «Отнесен к группе «С». При чрезвычайных обстоятельствах применить приказ 632-Ф». И даже, несмотря на последнюю приписку, сделанную в 1940 году в преддверии страшных событий для Франции: «Вторая очередь. Не позднее 48 часов!»

Это был уже приказ. А он жил — агент «Сикрет интеллидженс сервис», лидер туркестанских националистов Мустафа Чокаев. Жил в нетипичном, как называл такое состояние «противника» Дитрих. Жил и не сдавался.

Возможно, потому не сдавался, что не знал о приговоре гестапо. А когда узнал, то принцип Дитриха осуществился, и осуществился блестяще. Еще не истекли 48 часов с момента взятия Парижа, как к особняку на Сюр ля мер, тихой зеленой улице Нажанта, подошла крытая машина и из нее выскочили двое эсэсовцев.

— Вы арестованы!

Неволя… Неволя, о которой иногда думал Чокаев, как о чем-то возможном, даже обязательном для политического деятеля и иностранного агента, но далеком, существующем лишь предположительно, а не реально. Сложная, полная внезапностей и огорчений жизнь эмигранта ко многому приучила его, со многими сталкивала, однако терять свободу ему не приходилось.

В те же не истекшие еще 48 часов Чокаев оказался в Париже и вместе со многими французами и не французами был водворен в центральную тюрьму. Одежда узника не шла к Чокаеву и не понравилась ему. Торопливее других предателей из числа националистов он подписал обязательство о сотрудничестве с гитлеровцами. На размышление Чокаеву дали двадцать четыре часа, а уже в полдень он попросил отвести его в кабинет представителя Главного управления СС. Кстати, этим представителем был не кто иной, как начальник «Тюркостштелле» гауптштурмфюрер Рейнгольд Ольшер.