— Тут меня не возьмут, — самодовольно усмехнулся Тимоха. — Тута у меня свой епископ есть, знакомый. В большой силе.

— Иезуит-то твой?

— Кто иезуит? — обалдел Тимофей. — Бенедетто?

— Он самый. Бенедетто Одескальки, второй секретарь курии. Думаешь, зря я в Риме-то столько дней болтаюсь? Я еще в первый день тебя увидел. Гляжу — мать честная, Тимоша идет, а с ним рядом поп латинский. Хотел было сразу подойти, да побоялся. Народец поспрашивал, а они и ответили, кто такой.

Акундинов опять поразился Конюхову. За три дня в Риме тот сумел узнать больше, чем он сам за три месяца. А ведь Бенедетто, гад, не говорил, что он иезуит… Об этих «ревнителях» католической веры говорили со страхом. А их хитрость и изворотливость вошла в поговорки. Вот те на! А теперь, когда он сам стал католиком, не обернулось бы это боком. Там, глядишь, прицепятся за что-нибудь, а потом… Храни Аллах, да и отправят на Цветочную площадь, где еретиков жгут…

— Не, Бенедетто, он не такой… — неуверенно сказал Тимофей.

— Не такой… — со смешком сказал Конюхов. — Да все они, латыняне, одним миром мазаны. Что уж говорить про иезуитов, что без мыла в любую дырку влезут… Выдаст он тебя русским ни за нюх собачий. На кой ты ему?

— Ну а выдавать-то зачем? — не сдавался Акундинов.

— Ну мало ли… — протянул друг. — Может, захотят свою миссию в Москве открыть. Они давно просятся, да не пускают их. А так, глядишь, за поимку государственного-то преступника чего не сделают…

— Это чего же, иезуитов да в Москву? — поразился Тимоха. — Да ни в жисть!

— Кто знает. До Яссов дошло, что молодой царь книги старые собирается править. Книжников на Русь вызывают — и греков, и сербов, и болгар. Так ведь пойдет, он и латынян в Москву притащит…

— Мне тут умные люди подсказали, — начал Тимофей издалека, прикидывая, насколько его приятель «набрался» и может ли соображать. — Что грамотки бы мне выправить нужно. Копии с книг метрических да запись, что батюшка мой, Василий Иоаннович Шуйский, меня законным сыном признал…

— Эх, неймется же тебе, — покачал головой Конюхов. — Ну как же эти грамотки-то сделать? Ну, положим, бумагу мы отыщем. А печати?

— А у тебя нет? — с тайной надеждой спросил Акундинов. — Вроде когда с Руси уходили, полторбы тащил…

— Ну, да ты хватил! — возмутился Костка. — Это когда было-то? Печати-то, чай, не свинцовые да не серебряные были, а восковые да сургучные. Они у меня еще в Польше в крошку истолклись, когда мы от пана Мехловского деру давали.

— А новые сделать? — поинтересовался Тимофей.

— Новые? Ну, — задумался друг, — если резчика поискать или ювелира, то тогда можно…

* * *

Из-под стражи друзей выпустили через две недели. Еще повезло, что его преосвященство Бенедетто, который откликнулся на записку, переданную с одним из стражников (за что пришлось отдать последние скудо!), лично сходил к городскому подесте и объяснил, что переводчики папской курии, к коим, безусловно, относится Джованни Каразейский (ну и его русский друг тоже), не подлежат светскому суду.

— Ну что делать-то теперь будем? — уныло спросил Костка, еще более отощавший за время тюрьмы.

— Морду бы ювелиру набить… — мечтательно проговорил Тимофей. — Хоть бы предупредил, сволочь. А он, мерзавец, и деньги взял, и к властям сбегал. Поддельные монеты, вишь, собрались делать. Курва итальянская. Не, надо сходить…

— А он, собака, стражников кликнет.

— Сбиров, — поправил Тимоха друга, но понял, что мстить — себе дороже.

— А… — протянул Конюхов. — Жрать охота.

— Пойдем к Пауле, что ли.

В гостинице их ожидала всклокоченная синьора, которая, казалось, постарела лет на десять.

— Синьор Джованни, — испуганно пролепетала она. — Вот ваши вещи… Все в целости и сохранности. Только прошу вас — покиньте мою гостиницу.

Хозяйка указала им на памятный чуланчик. Акундинов и Конюхов мрачно переглянулись и стали забирать свой скарб.

— Что случилось? — поинтересовался Тимофей, осматривая саблю. Вроде все каменья на месте. — Вас кто-нибудь обидел?

Синьора Паула только трясла головой. Тимоха подошел к хозяйке, обнял ее и примирительно сказал:

— Уходим мы, уходим. А что случилось-то?

— Ох, синьор Джованни! — расплакалась женщина. — Вчера ко мне пришли три синьора. Один по выговору похож был на венецианца. Двое других совсем нездешние. В чудной одежде и с бородами. И с оружием, как у вас. Они спросили, не сами, — поправилась Паула, — через переводчика, где сейчас синьор Тимотти Акундини, называющий себя Джованни Каразейский? Я сказала, что вас нет. Они не поверили. Один синьор с бородой захотел осмотреть комнаты. Я отказала и позвала слуг. Эти бородатые синьоры избили моих слуг до полусмерти, а потом сказали, что если я их обманула, то я об этом сильно пожалею… И если я сообщу кому-нибудь, то они меня убьют!