Настроение национального беспокойства быстро приобрело политический характер. Президент Эйзенхауэр, посредством своего научного советника Джеймса Р. Киллиана, определил немедленные меры после запуска «Спутника», заверив обеспокоенных избирателей, что советский спутник не был общественно значимым. Линдон Б. Джонсон, в дальнейшем лидер большинства демократов в сенате, возразил на эти успокоительные слова администрации Эйзенхауэра доказывая, что «Спутник-1» равнозначен современному Пирл Харбору. Высказанное однажды, это чувство поражения, нанесенного Советами в ракетных технологиях, в итоге превратится в аргумент на президентских выборах 1960 года о том, что Америка оказалась перед «ракетной пропастью».

Осень 1957 года стала сезоном возобновившихся дебатов о национальных приоритетах. Послевоенная эпоха процветания и растущая культура потребления рассматривались многими как гедонизм, как общественная ситуация, в которой американцы теряют свой путь. В отличие от этого очевидного упадка ценностей, русские выглядели, по мнению многих американцев, потрясающе дисциплинированными, преданными науке, полными решимости господствовать в мире. Эдвард Р. Мурроу, легендарный репортер новостей Си-би-эс, убеждал, что «Спутник-1» развеял миф о том, будто научные достижения невозможны при коммунистической диктатуре. «Нам не удалось, — убеждал Мурроу, — осознать, что тоталитарное государство может установить свои приоритеты, определить свои рубежи, ассигновать свои деньги, лишить свой народ автомобилей, телевизоров и всех видов комфортабельных безделушек, чтобы достигнуть национальной цели. Русские сделали это с межконтинентальным носителем и теперь со спутником Земли». Эдвард Теллер, физик-ядерщик, сторонник напряженности и холодной войны, убежденный антикоммунист, отозвался на точку зрения Линдона Джонсона, что Соединенные Штаты проиграли в более важной битве, чем в Пирл Харборе. Другие голоса добавились к национальному отчаянию. Бернард М. Барух, почитаемый публикой интеллектуал, призвал американцев к новому режиму трудной работы, призывал отказаться от увлечения автомобилями из Детройта, «безвкусными, оскалившимися, хромированными, со стабилизаторами, воплощением моральной и духовной напыщенности».

Как только «Спутник-1» вышел на орбиту, известный американский антрополог Маргарет Мид произвела свой собственный «экспресс-обзор Спутника», основанный на сборе необработанных данных о реакции людей на советский космический триумф. Совместно с Родой Метро Мид попытается получить отзывы о «Спутнике» от более чем 5000 отдельных респондентов из Соединенных Штатов, Канады и с Гавайских островов.

Автор бестселлера «Ракетные мальчишки» Гомер X. Хикэм от лица четырнадцатилетнего подростка отобразил мощные страсти, зажженные «Спутником» как талисманом космической эры. Хикэм, который в дальнейшем продолжил карьеру как инженер в НАСА, наблюдал «Спутник-1» из своего дома в Западной Вирджинии. На своем приусадебном участке он был очарован «ярким маленьким шаром, который величественно двигался вдоль узкого звездного поля между линиями хребтов». Охваченный благоговением перед «Спутником», заброшенным в небеса созданием человека, Хикэм отмечал, что он глазел на движущийся по орбите шар «с не меньшим восхищением, как если бы сам Бог в золотой колеснице двигался над головой. Он парил с какой-то, казалось, неумолимой и опасной целью, будто во всей Вселенной не было силы, которая могла бы его остановить». Молодой Хикэм вместе с миллионами людей, которые собирались на крышах, в парках и во дворах, старался увидеть техническое чудо эпохи.

Другим американцем, которого взволновало явление «Спутника», был Нейл Армстронг, будущий командир «Аполлона-11» и первый человек, ступивший на поверхность Луны. В тот знаменательный день, 4 октября, Армстронг был в Лос-Анджелесе, штат Калифорния, на встрече Общества летчиков-испытателей. Как член этого маленького братства, он давно сожалел об общем безразличии средств массовой информации к летчикам-испытателям, даже к тем, кто принимал участие в полетах на ракетоплане Х-15 в верхних слоях атмосферы. Для Армстронга «то, что происходило в мире испытательных полетов, было броской рекламой для прессы, а после появления в небе „Спутника“ все стало просто невыносимым». Позднее он размышлял о более важном значении события 4 октября: «„Спутник-1“ действительно изменил наш мир. Он абсолютно изменил точку зрения нашей страны на то, что происходит, на возможности космоса. Я не знаю точно, сколько человек поняли в тот момент, куда это приведет. Президент Эйзенхауэр говорил что-то вроде: „К чему беспокоиться? Это всего лишь один маленький шарик. Но я уверен, что это был фасад, за которым он скрывал серьезную озабоченность, так как если они смогли вывести что-то на орбиту, они также могли направить ядерное оружие в цель, расположенную в Соединенных Штатах“». К 1962 году Армстронг перестал заниматься испытательными полетами и начал подготовку как астронавт: «Я решил, что если я хочу выйти за границы атмосферы и поработать в глубоком космосе, то это есть тот самый путь». «Спутник-1» переопределил будущее — ракеты, а не крылатые самолеты были теперь на острие экспериментальных полетов.

Для редакторов Saturday Reviewнадоедливые «бипы» «Спутника» наоборот высмеивали американскую «иллюзию превосходства». Однако это поражение вовсе не означало, что американская наука и техника были несостоятельны. Согласно этому анализу Америке не следовало кардинально менять программу разработки вооружений или перестраивать существующую образовательную программу в школах и колледжах. Одним из тех, кто придерживался такой позиции, был поэт Арчибальд МакЛейш, бывший директор библиотеки Конгресса. Появившись в кампусе университета Канзаса сразу после запуска «Спутника», он полностью отверг идею баллистического носителя как «идиотскую мечту». Более того, МакЛейш отрицательно реагировал на любую «ударную программу, призванную догнать Россию», доказывая, что «нас ждет участь водопроводчиков и подмастерьев-электриков». Он выразил серьезные опасения по поводу растущих шумных кампаний в пользу лучшей технической подготовки, ложных мер в отношении того, что он считал иллюзорной проблемой — мнением, которое будет ставить техническое умение выше чего-либо еще, порождая новое поколение «трутней в пчелином рое… которые в конце концов сами будут ужалены».

Спустя две недели после запуска «Спутника-1» в программе Эн-би-си «Познакомьтесь с прессой», где от обсуждения насущных внутренних проблем перешли к теме запуска Советами первого спутника Земли, появился поэт и историк Карл Сэндберг. Седоволосый Сэндберг, которому в то время было 79 лет, был повсюду уважаем как выдающийся биограф Авраама Линкольна. Он воспользовался случаем, чтобы снова высказать свое критическое отношение к администрации Эйзенхауэра. Он указал, что связанный со «Спутником» кризис обнажил определенные тенденции в современной американской жизни, которые позволили русским вырваться вперед в космической сфере. К ним он отнес «маккартизм, филистерство, пренебрежительное или недостаточно уважительное отношение к науке».

Однако некоторые выдающиеся политические деятели представляли кризис более обыденным, утверждая, что наука и техника в Соединенных Штатах слабо развиваются. Бывший президент Гарри Трумэн тоже воспользовался случаем на обеде в честь Дня Джефферсона-Джексона, чтобы присоединиться к хору суровых критиков администрации Эйзенхауэра. Выступая 1 ноября 1957 года перед восторженной аудиторией в Лос-Анджелесе, Трумэн отметил, что русские «добились своей самой большой пропагандистской победы за многие годы». Появление «Спутника» произошло в то время, «пока наш государственный секретарь Даллес балансирует на грани войны, а президент сокращает сухопутные войска, военно-морской флот и военно-воздушные силы». По мнению Трумэна, президент Эйзенхауэр «долго не чувствовал новую российскую угрозу, а когда осознал ее, слишком долго думал, что нужно делать». После этих общих тенденциозных высказываний Трумэн определил истинного виновника: «В то время, как русские демонстрировали свои научные успехи, администрация фактически издавала секретные указы о сокращении основных исследований в оборонных учреждениях… — серьезные промахи, шокирующие по своему недомыслию и угрожающие безопасности страны».

Среди активных споров по поводу запусков спутников в Соединенных Штатах стали раздаваться голоса с требованием запустить собственный спутник Земли. Это требование стало громким и настоятельным, вынудив правительство объявить, что первый запуск «Авангарда» произойдет 6 декабря 1957 года, как часть американского вклада в проведение МГГ. Это решение отразило политическое требование момента, хотя лишь первая из четырех ступеней ракеты «Авангард» прошла успешные испытания.

Учитывая тот факт, что на орбите были два советских спутника, запуск «Авангарда» привлек всеобщее внимание. В момент включения двигатели «Авангарда» взревели, извергая пламя и дым и вызвав краткое ощущение, что ракета с черным наконечником величественно поднимется к небесам. Эти надежды вскоре рухнули, так как «Авангард», поднявшись всего лишь на 1,2 м, упала на стартовую площадку в облако огня и дыма. Миллионы зрителей с изумлением наблюдали разворачивающуюся катастрофу. Среди груды обломков и горящего топлива капсула со спутником каким-то образом оказалась неповрежденной, посылая свои сигналы с обугленной поверхности земли. В этот момент замешательства писательница Дороти Килгален сказала: «Почему никто не пойдет туда и не отключит его». Автор книги The Right Stuff(«Битва за космос») Том Вулф описал эту сцену на мысе Канаверал с уничтожающими подробностями: «Наполненная топливом первая ступень взрывается, и вся остальная часть ракеты погружается в песок, рядом с платформой для запуска… очень медленно, подобно толстяку, который заваливается в мягкое кресло… Эта картина — большие приготовления, волнующий обратный отсчет, за которым последовал взрыв сигары — была незабываемой».