— Как это — не могут? — спросил я, чувствуя на себе взгляд старухи, которую осматривал.

— Доктор, помогите нам! — в отчаянии воскликнул мужчина. — Техник сказал, что у него нет пленки, но что она есть в частной клинике и там жену смогут оперировать. Но вы себе представляете, сколько это стоит! У меня нет таких денег! Помогите, прошу вас, доктор!

Бедняга был вне себя.

— Погодите, не волнуйтесь. Мы что-нибудь придумаем. И учтите, никакой срочности не нужно. Вашу жену можно оперировать и через пять дней, и через две недели, — сказал я, чтобы его успокоить. — Приходите завтра в одиннадцать утра, мы найдем выход из положения.

Закончив осматривать старушку, я вышел из кабинета и сказал больным, ожидавшим приема, что скоро вернусь.

Поднявшись наверх, я, как и рассчитывал, нашел там директора, доктора Баркеса, который осматривал больного из стационара. Доктору Баркесу что-то между сорока и пятьюдесятью годами, он невысок ростом, черные свои волосы тщательно зачесывает назад. Вид у него всегда в высшей степени начальственный. Но иной раз мне казалось, что за этой маской мелькает испуганное выражение, хотя и не знаю, чего или кого боялся доктор Баркес. Я рассказал, что привело меня к нему и как тревожится муж больной, а он ответил:

— Ничего не могу поделать. Уже четыре месяца, как министерство не выполняет наши заявки. Иначе говоря, пленки нет…

По-видимому, доктор Баркес как хирург пользуется в городе доброй славой. Но как директор он, по-моему, никуда не годится. Он не мог наладить подачу воды, а уж, казалось бы, чего проще. Сегодня я узнал, что в больнице не действуют инкубаторы: один из-за какого-то штока, другой из-за пробок. Казалось бы, мелочи, а ведь из-за этого под угрозой жизнь младенцев.

Я не мог сказать мужу своей больной, что ничего поделать нельзя, и потому, отправившись к Ромеро, рентгенологу из нашей группы, объяснил ему свои затруднения.

— Посмотрю, что у меня есть, может быть, и смогу помочь, — пообещал он.

Возвращаясь в свой кабинет, я вспоминал, как мы удивлялись, когда узнали, что в Баракоа восемь врачей, а не три, как мы полагали, и, конечно, эти трое не справляются с больницей на сто коек. Почему же остальные пять не работают в больнице?

Для нас это было странно, так как мы знали, что до победы революции только что окончившие учебу врачи всеми силами старались устроиться на государственную службу, которая гарантировала им ежемесячное жалованье, и только потом открывали, если это удавалось, свой кабинет и обзаводились частной практикой.

Что же происходило здесь, если в больнице были вакантные места, а врачи не желали их занимать?

Впрочем, когда возле двери в детскую палату стоит незакрытый мусорный бак, стиральные машины и другие электроприборы сломаны, нет воды, инкубаторы и кислородные установки не работают, а крестьяне и жители города сидят в роскошном приемном покое на полу, потому что там нет стульев, это означает лишь одно: в Баракоа священное право человека на лечение все еще попирается, проституируется и является предметом торга.

Вчера вечером я обратил внимание на освещение больницы. Зрелище было просто угнетающее. Палаты и кабинеты не освещались свечами только потому, что это было бы дороже! В тусклом, мертвенном свете ламп в двадцать пять ватт невозможно осмотреть больного как следует. Вполне можно не заметить малокровия, желтухи и еще более серьезных болезней.

Вечером, на совещании с доктором Баркесом, мы заявили, что, поскольку теперь штат больницы укомплектован специалистами, необходимо реорганизовать больничные службы, вновь завести истории болезни, вообще улучшить все, что возможно.

И услышали в ответ, что каждый из нас должен выполнять свои обязанности лечащего врача — и все само собой изменится к лучшему. Поразительно! Наши с ним споры ни к чему не привели. А когда я сказал, что трансформатор от насоса можно починить за пятнадцать-двадцать песо, но платить надо наличными, он ответил, что это слишком большая сумма и он должен испросить разрешение на такой расход в Сантьяго. Терпение наше лопнуло, мы возражали ему, но напрасно.

Я предвидел, что с этим человеком у нас еще будет не одно серьезное столкновение. Разве можно примириться с его равнодушием?

Сегодня, когда я пришел в больницу, рентгенолог с озабоченным лицом сказал мне:

— Знаешь, Алипио, что-то странное тут происходит. Вчера вечером я отправился на склад и обнаружил там множество пленки всех размеров. Я сказал о пленке директору, а он заявил, что впервые слышит о ней. Тогда я отправился к технику, а он брат директора — это мне точно известно, — и тот сказал, что не знает, годятся ли эти пластинки для нашего рентгеновского аппарата, ему, мол, кажется, что они не подойдут.