— Поешьте…

Ратибор, взяв ложку, стал есть. А Чеслав…

— Я не могу есть. Кусок в горло не идет, — сознался он Болеславе.

Женщина положила руку на его голову, как бывало в детстве, когда успокаивала совсем еще маленького мальчугана после горькой обиды или отчаянной драки, прибегавшего к ней, чтобы ни в коем случае не разреветься при товарищах, и стала гладить, приговаривая, словно воркуя:

— Весь день не евши… А надо… Вам силы нужны… — Но сегодня в ее ворковании было столько печали и боли… — Думаешь, только тебе тяжко? Я сама, как увидала отца вашего… как его принесли… Сама колосом срезанным рухнула. Как тогда, когда мужа своего утратила. Только мой сам утонул, а вашего отца… А когда про вас говорить стали, так совсем едва не обезумела… Потом спохватилась, что вы голодные сидите, Голубе наказала кашу сварить, да вот вам снесла… За что Великие разгневались на нас?..

— То не Великие, Болеслава, а чья-то подлая рука людская и душа черная, — утолив первый голод, отозвался Ратибор. — Вот только все не пойму, кто мог отцу нашему смерти так люто желать?

— Не знаю, Ратибор, но, видать, было кому… Велимир не очень-то говорил, да и не моего это бабьего ума дело, только думаю, что не всем то, что он главой рода да городища был, по душе было. — Болеслава помолчала, решая, говорить дальше или нет, и все же продолжила: — Потом прибежала Кривая Леда и во все горло стала кричать на Неждану, что та чужачка и что все это из-за нее случилось.

— А Неждана? — встрепенулся Чеслав.

— В дом убежала…

— Отец велел никому не говорить, откуда она.

— Я так и подумала…

— Болеслава, побереги ее, ни в чем ее вины нет, — попросил Чеслав.

— Конечно, сынок.

Вокруг них уже сгустились сумерки, и Болеслава засобиралась домой.

— Пойду… к Велимиру, негоже ему там без меня лежать. Завтра расстанемся уж совсем…

Братья еще какое-то время видели ее силуэт, медленно бредущий прочь. Видели, пока сторожа снова не задвинули дверь их клетушки.

Потом еще, уже ночью, приходил дядька Сбыслав. Но он все больше слушал, чем говорил. А братья ничего нового ему сказать не могли. Только вот непонятно парням было, верит ли он их словам или нет? А должен бы, ведь дядька кровный.

Летняя ночь что искра от костра: быстро гаснет. Не успеешь сомкнуть глаз, как уже и зарница ранняя спешит их разомкнуть. А неугомонные птицы в помощь заре своим щебетом словно кричат: «Просыпайся! День пришел! День пришел!» И оживает, оживает все вокруг.

Этим утром городище просыпалось тяжело, как будто за ночь оно надышалось болотным газом. Не слышно было ни обычного утреннего гомона, ни перебранок и смеха. И даже скотина, казалось, понимая, что людям сейчас не до нее, была не такой громогласной в своем требовании кормов и пойла. Мужчины спозаранку, взяв топоры, отправились в лес за дровами для погребального кострища, а женщины приступили к приготовлению снеди к большой поминальной трапезе — дичь, что набили к празднеству, теперь сгодилась на поминки. Самые малые ребятишки и те притихли, смирно сидели, наблюдая за происходящим. Городище готовилось к погребению Велимира.

На утесе, у самой реки, там, где деревья как будто специально отступили, освободив площадку, и был сооружен погребальный костер. Сложенное из сухостоя кострище в человеческий рост, высившееся на поляне, было обнесено по кругу прутьями и обложено соломой. Уже много поколений рода Велимира отправились отсюда в небеса вместе с дымом.

Все городище от мала до велика пришло проводить в последний путь главу рода. Привели даже самых немощных: все хотели проститься со славным Велимиром. Были здесь и Ратибор с Чеславом, и Болеслава с Голубой. В поселении остались только сторожа да раненый Сокол.

Обычно такой оживленный и бойкий, люд сейчас, в ожидании таинства, стоял тихо.

Но вот неожиданно по толпе пробежал торопливый шепот, и на поляне появилась процессия мужчин. Они несли на своих плечах деревянные носилки, на которых покоилось тело Велимира.

Люди расступились, давая возможность пронести тело к кострищу. Мужчины не спеша двинулись по образовавшемуся живому коридору, а под ноги им стали бросать цветы и пахучие травы. Величественный в своем спокойствии, покачиваясь, словно в лодке, проплывал Велимир над головами соплеменников, совершая свой последний земной путь. Подойдя к кострищу, мужчины осторожно опустили тело сородича на жерди последнего его земного ложа. Для Велимира все теперь было в последний раз на этой земле-матушке.

Вслед за этим на поляне появился волхв Колобор. В руках он держал дымящуюся сухую веточку, от которой шел пьяняще-успокаивающий дух. Обойдя с ней вокруг кострища три раза, он подошел к краю утеса и бросил ее вниз, а затем медленно воздел руки к небу и стал взывать к богам Великим. Некоторое время спустя волхв повернулся к народу и торжественно сообщил ожидаемое:

— Боги и предки наши готовы принять славного Велимира!

Толпа ожила. Болеслава, до этого стоявшая спокойно и даже, казалось, отрешенная, запричитала и заплакала навзрыд. Женщины подхватили ее причитания, дергая себя за волосы и царапая лица. Сейчас наступил их час — час оплакивать уходящего. И понеслись над лесом и рекой женские распевные голоса, перемежаясь с рыданиями, словно песня, только уж больно печальная, рвущая сердце.