– Ты сегодня не в своей тарелке, старик, – огорчился Лукаш, пружинисто, одним рывком вскакивая. – Пошел, а то мы разругаемся. С твоей-то головой сидеть на периферии… Не обрубай окончательно, в конце концов подержим ставку, пока у тебя мозги улягутся на место. А пока будешь писать для нас в любом объеме…

– Ну хорошо, хорошо, я подумаю. – Петя легко, без заметного усилия вдавил Лукаша назад в кресло; тот охнул, подломился и сел. – Я подумаю, – повторил Петя. – Я только одного, Сань, не понимаю, зачем? Ты вот решил исправить мир с помощью своего журнала и веришь в конечный результат. Молодец. Я же твердо и бесповоротно убежден: человека нельзя ни исправить, ни улучшить, он таков, каким его запрограммировала природа, и здесь любой социальный строй бессилен. Издержки материи.

– Не-е-ет, это ты брось, Брюханов, знаю твою теорию, сейчас про кроманьонцев своих заведешь. Ты меня не собьешь, Брюханов. Я – марксист!

– Знаю, знаю, ты – марксист-демагог, вас тьма-тьмущая расплодилась на всех этажах. Только ведь вы вашей деятельностью человека все равно не улучшите, не-ет!

Лукаш точно не слышал слов Пети, спор этот между ними был застарелый, давний, в ответ он еще раз напомнил просьбу Вергасова прийти завтра в любое удобное для Пети время познакомиться.

– Ты пойми, Сань, у меня уже день расписан, билет на самолет в кармане, мне еще надо тысячу дел переделать, целый список поручений, половину мать на себя взяла – хорошо хоть ее симпозиум перенесли, а то бы пришлось одному вертеться. Надо к ней забежать… еще кое с кем повидаться, – отбивался Петя, начиная в ответ на настойчивость гостя утрачивать свое благодушие. – Нет, ну просто нет времени, в другой раз давай, а?

– Другого раза может не быть! – не сдавался Лукаш. – Сдай билет, на день, на два отложи вылет…

– Нельзя, опоздаю в экспедицию, Обухов просил меня быть к сроку, а я, понимаешь, уважаю этого человека, – сказал Петя. – Ну извинись перед Вергасовым, ну объясни! Если у меня что-то напишется, выстроится – есть кое-какие соображения, – обязательно пришлю… Еще хотел к деду на кордон смотаться, посмотреть, как там племянник себя чувствует…

– Когда ты таким заботливым родственником заделался?

Улыбаясь, Петя промолчал; пожалуй, он, если бы и захотел, не смог бы никому объяснить своей внутренней установившейся связи с племянником; почему-то они были нужны друг другу, и сам Петя ощутил это, как только увидел красное, сморщенное младенческое личико, еще совершенно бессмысленное и ненужное в этом мире. Но в тот момент он, не удержавшись, откровенно изумился и даже высказал сомнение в необходимости и разумности случившегося, и лишь через год, когда ребенок неожиданно улыбнулся склонившемуся над его кроваткой Пете, его охватило странное, ни с чем не схожее чувство встречи с самим собой в самом начале пути; у племянника уже ярко светились голубые глаза, он смотрел еще по-младенчески прямо, не мигая, и Петя не выдержал его взгляда.

Внимательно слушая, Лукаш вертел между пальцами зажигалку, его меньше всего интересовали сейчас семейные или родственные связи Пети и его суждения по этому вопросу, да и не верил он в искренность своего собеседника, полагая, что тот преследует какие-то свои цели и ненужными разговорами намеренно отводит в сторону; Лукашу больше всего хотелось знать истинные намерения Пети, заставляющие его уклоняться от прямого и откровенного разговора, он заявил своему старому другу, что его племянник прекрасно вырастет и без него, и, заметив мелькнувшее на лице у Пети ироническое выражение, тотчас, беря быка за рога, прямо перевел разговор на Обухова. Перед Петей скоро составился довольно реалистический портрет ученого мужа, осмелившегося пойти наперекор «всей Москве», «всей науке», возомнившего себя чуть ли не спасителем человечества, явно страдающего манией величия и по сути дела изгнанного вон и отправленного в ссылку, чего никак не могут понять некоторые великовозрастные недоросли, околпаченные умелой демагогией сего ученого мужа.

– Обухов – настоящий ученый и не собирается никого спасать, – резко возразил Петя, не обращая внимания на прозрачные намеки в свой адрес, – что за абсурд – спасти человечество! Просто он не укладывается в стандарт, говорит, что думает, вот и вся его шизофрения! А правды у нас не прощают. Спасти человечество! Просто человек ведет будничную, необходимую работу. Ведь считали же когда-то и Циолковского, и Вернадского сумасшедшими… Слушай, Сань, давай договоримся, я не буду слушать всякую ерунду об Иване Христофоровиче, просто он слишком поторопился прийти к динозаврам, вроде нас с тобой, понимаешь, поторопился родиться… И потом, мне наплевать, что о нем думают другие, и ты в том числе. Главное, с ним рядом интересно, тоже начинаешь ощущать себя некоей величиной. Не веришь? Гм, думаешь, неужели это я – тот самый маменькин сынок и пропойца, который когда-то с неким прохиндеем Санькой Лукашом воровал в отцовской библиотеке ценные книги и волок их в букинистический на пропой… Тихо, тихо! Я еще не сказал главного… Понимаешь, мой старый друг и собутыльник, с ним рядом, с Обуховым, – интересно, неудержимо тянет заглянуть за горизонт, куда-то туда, где таится что-то… пусть даже самое невыносимое… А там кто знает… Такие, как Обухов, не укладываются в стандарт… Зачем, допустим, при его глобальном уме ему сейчас потребовались какие то реликтовые блохи в горячих ключах, какие-то там эндемики… Все равно ведь через два-три года там все уйдет под воду навечно, навсегда. Он же весь дрожит, так боится не успеть.

– Вот именно, – подхватил Лукаш, уже посмеиваясь беззлобно и как бы намеренно вызывая товарища на еще большую откровенность. – Никто не может понять, чем же именно он занимается, а вместе с ним и ты…

– Не один я, у него таких, как я, энтузиастов и последователей хватает, – ушел от прямого ответа Петя. – Я всего лишь обрабатываю и суммирую данные исследований филиала… и поверь, мне интересно, хотя я и зачислен в штат всею лишь рабочим,.. Абсурд – видите ли, даже ставки младшего научного сотрудника не дают… В конце концов, какая разница, кем числиться? Наступит время – и паши изыскания будут на вес золота, какое там золото! Им просто цены не будет… Вот он сейчас и спешит с экспедицией: на реках громоздят каскады электростанций – и огромные площади, совершенно уникальные в экологическом отношении, навсегда уйдут под воду. Когда-нибудь люди, опомнившись, по материалам академика Обухова будут восстанавливать планету… Пусть пройдут даже миллионы лет! Даже если люди улетят в другие миры…

– Бред какой-то, – не выдержал Лукаш. – Я теперь понимаю, почему у тебя везде разбросаны груды каких-то математических выкладок… раньше я совершенно не мог взять в толк… Ну, хорошо, ну допустим… Но я не понимаю, что тебе мешает написать об этом в наш журнал.

– В свой срок, очевидно, и напишу. Знаешь, Сань, человеческая раса, то есть мы с тобой – самый неэкономный и эгоистический вид жизни, и, если человечество вовремя не остановится и не определит разумные пределы своих потребностей, оно сожрет себя. Исход неизбежен… Впрочем, что это я! – недовольно оборвал себя Петя, заметив в лице Лукаша мелькнувшее, уже знакомое ранее, по прежним их спорам, выражение жестокости и недоверия, но теперь это скорее всего была прорвавшаяся тайная и давняя зависть.