Она любила быть в море долго, но теперь все время помнила о Пете, и мысль о том, что он может проснуться без нее, заставила ее поторопиться. Она вышла на берег и едва не вскрикнула: совершенно пустынный в этот самый глухой час ночи, затопленный луной берег ожил, и мимо нее прошел не глядя хмурый старик, костлявый, с худыми слабыми ногами в нелепо болтающихся шортах. Случайно взглянув на нее и по инерции сделав еще несколько шагов, он остановился и оглянулся; прошел мимо не мальчик уже, но еще и не юноша, тонкий, высокий человек в глухой и зыбкой поре безвременья и, слепо скользнув глазами по ее лицу, замер словно вкопанный; в неустоявшемся лице мальчика полыхнул густой до темной бронзы румянец, восхищенный взгляд окреп, в лице проступили черты мужчины. И почти сразу же Оля оказалась окруженной компанией полуголых, в одних плавках, бродячих студентов с огромными рюкзаками, волосатых, выгоревших, обросших молодыми бородками; не снимая рюкзаков, гремя подвешенными к ним котелками, они в один момент закружились вокруг нее в диком танце, уговаривая идти с ними в поход, признавались в любви и верности, предлагали руку и сердце, корчили уморительные рожи и всячески пытались обратить на себя ее внимание; отжимая намокшие волосы, она медленно шла в их шумном сопровождении к палатке, и улыбка на ее лице хранила ту же тихую и непостижимую тайну, И тогда самый неприметный и сообразительный из студентов воскликнул:

– Братцы, здесь нам не прохонжа… она же влюблена!

Новость вызвала новый прилив веселья и шума; стали требовать, чтобы она непременно указала, в кого из них влюблена; только теперь, казалось, заметив их, Оля, остановившись, оглядывая веселившихся студентов и ни к кому в отдельности не обращаясь, сказала:

– Влюблена, а что?

– В кого? В меня, вот в него… нет, скорее в Мишку? Или вот в того, с бандурой? Признавайся, девушка, пожалей наше мужское братство…

Оля хотела попросить их не волноваться напрасно и но успела; из палатки вышел разбуженный шумом Петя и, ничего не понимая, смотрел на нее в окружении полудюжины почти голых дикарей; забывая обо всем, она пошла к нему, и студенты покорно расступились.

– Б-а-а! – сказали они почти в один голос. – Теперь понятно, вопросов нет… Айда, друзья, вперед, осталось на земле нечто заповедное и для нас… только – вперед!

И вслед за тем вся бородатая компания дружно устремилась дальше, к Кара-Дагу, а Оля в ответ на недоумевающий и встревоженный взгляд Пети рассмеялась.

– Ты чуть-чуть не проспал, меня едва не утащила бродячая орава, – сказала она. – Очень симпатичные ребята.

– Вот как… кто же они? – нахмурился Петя, поглаживая ее влажные после купания плечи. – Слушай, Оля…

– Вероятно, первокурсники, ужасно храбрые и бывалые, – сказала она, кладя ему на грудь узкие прохладные ладони. – Еще совсем мальчишки… Ночь, луна, а вот они бродят. Ты спишь, они – бродят…

– Ну ты и скажешь – мальчишки… Мужчины, уже мужчины! – сказал Петя, строго поправляя ее. – За тобой, оказывается, глаз да глаз нужен… Мальчишки! На ходу подметки оторвут… Но почему ты сама не спишь?

– Не могла, – сказала Оля. – Не знаю, проснулась и не могла больше спать, пошла искупаться. Вода теплая-теплая, густая… Плыву и от луны сама себя вижу… А тут эти ночные призраки… Что за ночь сегодня… так не бывает, я знаю…

– Бывает, бывает, – стал уверять ее Петя. – И чего они по ночам бродят? Что такое с народом случилось? Бродят, бродят по ночам…

Взяв его руку, Оля повернула ее, поцеловала в широкую ладонь (он почувствовал ее теплое, сдерживаемое дыхание), положила его руку себе на грудь.

– Милый ты мой, несуразный, – прошептала она. – Я знаю, чего тебе недостает, только ты этого не найдешь… Истина – это я и ты, мы вместе… большей истины нет в мире, другой истины не придумали люди… В конце концов ты все равно вернешься ко мне, сколько бы ни метался и ни бродил, вот увидишь, вернешься. Хотя что же это я говорю? – спросила она и вздохнула. – А я почему такая? Мы долго не сможем вместе, я знаю, мы слишком разные… но я же не жалею… Ведь так хорошо можно жить… Да нет, что я говорю, наверное, так надо, ты в себе не волен и я тоже… Правда? А кто в себе волен? Я тебя не держу. Слышишь? Делай, как тебе лучше…

– Не говори чепухи, – попросил он, и рука у него отяжелела. – Не знаю, как ты, а я ничего больше и не собираюсь менять, с чего ты взяла? В последнем нашем разговоре Лукаш мне очень не понравился, намекает на что-то… чего-то он недоговаривает. Что-то там происходит в Москве вокруг Обухова, я же совершенно ничего не знаю. Совсем оторвался за время болезни… Но это же совершенно не касается наших с тобой отношений.

– Петя, а может быть, тебе нужно слетать на пару дней в Москву? – спросила она, приподнимаясь, чтобы лучше видеть его лицо. – На месте все сам и узнаешь, никакой Лукаш тебе не нужен и не страшен.

– Ты думаешь?

– Ну конечно! И сразу во всем будет ясность.

– А что? Может, ты и права… С билетами, правда, трудно.

– Чепуха! Достанем! Только знаешь что? У меня есть к тебе просьба… Обещай, что выполнишь?

– А что?

– Нет, ты обещай!

– Ну, конечно, выполню. Только скажи, что?

– Ну просьба, каприз… Хочу встретить восход солнца на Кара-Даге, на этой Черной горе…

– Ты, наверное, ведьма, угадала мое желание… Полнолуние, представляешь эту застывшую сказку?.. Давай быстро переоденемся и айда. Что с тобой? – спросил он, прижимая ее к себе. – Тебе холодно?

«Сейчас закрою глаза, – подумала Оля, – и все исчезнет. Ничего ведь нет и не было, мне все только приснилось. Ни моря, ни Пети, ни луны, ни этого тоскливого крика, ни этой несчастной, порочной птицы, все, все – мираж; все я сама придумала… Это не любовь… Болезнь, какое-то наваждение, так не любят, это болезнь…»

По привычке в трудные моменты крепко зажмуриваться она сжала до боли кулаки, так что ногти впились в ладони, затем потянулась, поцеловала его и стала быстро собираться; натянула на себя спортивный костюм, нашла сумки и сложила в нее необходимое; Петя тоже возился рядом, сопел, натягивая кеды, затем спросил, не забыла ли она взять воды.