Еще одна странность: эта пылкая ненависть к собственному сыну и столь же, по всей видимости, пылкое стремление добиться руки молодой девушки — в необъяснимом противоречии с характером Гарпагона. Необъяснимом, потому что он не любит Мариану. Вся эта история — только повод подчеркнуть беспричинную злобу Гарпагона, последняя капля, переполняющая чашу и заставляющая противников обнажить всю низость их истинных чувств. Напротив, Гарпагон снова становится самим собой, когда, обнаружив пропажу шкатулки, кричит: «Воры! Воры! Разбойники! Убийцы! Смилуйтесь, силы небесные! Я погиб, убит, зарезали меня, деньги мои украли!»

Клеант — соучастник этой кражи. Разумеется, все устроится, и две свадьбы состоятся — ценой возвращения шкатулки и нового платья Гарпагону для торжественного дня.

Публика приняла «Скупого», скорее, холодно. Почему? Как полагает Гримаре, потому, что комедия написана прозой, а это сбивало с толку зрителей. Такое соображение и обсуждать не стоит. Партер вполне удовлетворяется прозой, если она доставляет ему удовольствие. Но в том-то и дело, что эта пьеса, которую Буало поддерживает своим авторитетом, своим дружелюбным смехом, зрителям удовольствия не доставляет. Их коробит при взгляде на эту распадающуюся семью. Они сносят и даже смакуют любые вольные шутки, но злоба и лицемерие, которыми пышет «Скупой», их озадачивают, смущают, задевают. Здесь есть что-то, что оскорбляет слух людей XVII столетия, привыкших к неукоснительному соблюдению условностей. Не будем забывать, что заботу о престиже, пример которой подает король, разделяют все. Никто не сомневается, что Мольер и на сей раз подметил верно, что такие семьи, разбитые извращенными страстями своего главы, действительно существуют, но о подобных вещах говорить не принято, чтобы не нарушать приличий. А Мольер нарушил приличия, и его бестактность заслуживает порицания. Публика смутно, интуитивно все это чувствует и ведет себя во всем согласно своей интуиции, то есть согласно духу времени. В 1668 году «Скупой» не может иметь того успеха, на который надеялся Мольер и который придет с последующими поколениями.

Опись, составленная после смерти Мольера, рассказывает о содержимом коробки, в которой хранился костюм Гарпагона: «Плащ, штаны и камзол черного атласа, украшенный черными шелковыми кружевами, шляпа, парик, башмаки…»

В 1966 году, поставив «Скупого» во дворе Отеля Роган в Париже, Жан Вилар не без кокетства облачился в костюм, до мелочей схожий с тем, что носил Мольер в день премьеры. Актерская прихоть, не более того. Но что меня поразило и тронуло до глубины души — этому непостижимому человеку удалось каким-то дьявольским образом перенять движения и вкрадчивую улыбку Мольера с гравюры Симонена и держаться их на протяжении трех действий «Скупого». Подобное самоотречение стоит того, чтобы о нем упомянули. Именно в таких вещах актер показывает, на что он способен, обнаруживает свое подлинное величие. Я уже не замечал, что текст жесток, что Гарпагон чудовище, что за смехом прячется горечь. И только потом, размышляя об игре Вилара, я подумал, что и Мольер своим обаянием, должно быть, смягчал беспощадность иных сцен.

На склоне своей долгой, размеренной, однообразной жизни, целиком посвященной труду и деловым хлопотам, отмеченной множеством утрат и повседневных забот, отец Мольера столкнулся с денежными затруднениями. Он усердно работал, копил, сколько мог, но богатства не нажил. Восхождение Покленов к вершинам материального благополучия на нем прерывается.

В 1668 году Жану II Поклену за семьдесят — в XVII веке глубокая старость! Он пережил всех своих, а это означает безысходную тоску и одиночество. Он принадлежит к исчезнувшему поколению. Жизнь его позади, и, несмотря на все его усилия дать детям подобающее воспитание и обеспечить им будущее, у него нет даже сына, который поддержал бы дом. Из всего веселого выводка, наполнявшего своим гомоном Обезьяний домик, в живых только Жан-Батист — «господин де Мольер». Мари Крессе умерла во цвете лет, оказавшись слишком хрупкой для тягот супружества. Маленькая Мари Поклен умерла в пятилетнем возрасте, опередив мать, скончавшуюся в тридцать один год. Никола умер семнадцати лет, в 1644 году, Маргарита — в 1636 году, Жан III Поклен, обойщик, — в 1660 году, тридцати шести лет от роду, оставив вдову и двоих малолетних детей. Мадлена умерла тридцати семи лет, в 1665 году; у нее остался муж, Андре Буде, обойщик, и трое детей. Катрина-Эсперанс, которая доживет до 1676 года, в счет не идет: она поступила в монастырь визитандинок [204] в Монтаржи и, значит, уже умерла для мира. Конечно, у него есть внуки: от Мольера — Эспри-Мадлена Поклен (трех лет); от Жана III — Жан-Батист и Агнеса Поклен (девяти и восьми лет); от Мадлены Поклен-Буде — Андре, Жан-Батист и Мадлена-Грезинда Буде (?). Но для всей этой детворы он древний старик; любят они его или боятся, мы не знаем. Не знаем мы, и в каких он отношениях с Мольером. Скорее всего, отец-обойщик гордится Жаном-Батистом, чье положение в обществе — сбывшаяся мечта каждого почтенного буржуа в Париже. Жан II может похвалиться тем, что лишь в разумных пределах мешал блудному сыну следовать своему призванию. У блудного сына, впрочем, сильно сказывается добрая покленовская кровь — в его любви к порядку, в его терпении и упорстве. Жан II посильно ему помогал: снабдил деньгами на первых порах, когда создавался Блистательный театр; уплатил самые неотложные его долги; не колеблясь, за него поручился, несмотря на явный риск и собственное недоверие к актерскому занятию; облегчил ему возвращение в Париж. Одним словом, сделал все, что мог. И все же не примешивается ли к его чувствам что-то от психологии утки, высидевшей ястреба? Способен ли он действительно понять гений своего сына? И почему Мольер, выбившись наверх, к славе и богатству, ввязался в драку со святошами, подвергает себя опасностям ради идеи, вместо того чтобы спокойно зарабатывать деньги добрыми старыми фарсами? Но что он может понять и от чего, должно быть, страдает, — это то, что его сын несчастлив. Пусть бы еще только Жан II сам не видел от Арманды той нежной женской привязанности, которая так нужна старикам, которая для них как последний луч любви. Но что Арманда дает Мольеру? Жан II не настолько туп, чтобы не замечать, что их семейная жизнь — одна вывеска, что супругов не связывает ничего, кроме профессиональных отношений. Мечтательная задумчивость Жана-Батиста, казавшаяся ему прежде такой странной, почти предосудительной, перешла в ипохондрию. Изначальная наклонность к грусти иногда оборачивается нежеланием жить, которое тревожит старика, видевшего вокруг себя столько смертей. Может быть, он усматривает в этом знамение судьбы, что-то вроде предчувствия. Он знает, что блистательная жизнь его сына совсем не удалась в каком-то смысле — в том, который этому простому человеку, возможно, представляется единственно важным. Ведь ему, Жану II, хотя и не повезло дважды с его слишком недолгим счастьем, по крайней мере он искренне любил и был любим. Правда, характером он очень отличается от Жана-Батиста, унаследовавшего от своей прелестной матери тайную робость и словно особенную предрасположенность к страданию. У Жана II всегда было больше стойкости — и энергии! Никогда он не позволял себе погружаться в пучину отчаяния, какие бы беды его ни подстерегали. Он всегда умел бороться с душевным оцепенением, в котором бесплодно растворяются человеческие силы: и после смерти Мари Крессе, когда остался вдовцом — с детьми и Мари де Ларош, старой служанкой; и после смерти Катрины Флёретт, и Жана III, и Мадлены Буде! Теперь он чувствует, как старость подтачивает его некогда крепкое тело, но прежние привычки еще раз берут верх.

Мы не забыли, что в 1633 году он купил дом «Под образом святого Христофора», на территории Рынка. Предположение, будто он, чтобы изменить обстановку, избавиться от слишком тягостных воспоминаний, хотел перенести туда свой семейный очаг и свою лавку, неверно. В доме «Под образом святого Христофора» есть жилец, и в момент покупки его арендный договор действителен еще на шесть лет. Жан II переедет туда только в 1643 году. Дом куплен за 8500 ливров, из которых 2500 были уплачены сразу, а остальные — в рассрочку. К 1668 году здание обветшало, его необходимо ремонтировать. И этот человек, одной ногой в могиле (он умрет в следующем году), без прямого наследника, не раздумывая затевает большие работы. Денег для таких расходов у него нет; и, учитывая его возраст и плачевное состояние его дел, очень сомнительно, чтобы он нашел заимодавца. Однако, сверх всяких ожиданий, заимодавец сыскался: это Рого, друг семьи.

Жак Рого (он родился в 1620 году) — один из верных друзей Мольера. Он в родстве с издателем Декарта и сам написал «Трактат о телосложении» и «Рассуждение о лихорадке». Он умрет в 1672 году, за два месяца до Мольера.

Акт об учреждении ренты, датированный 30 апреля 1668 года и хранящийся в Национальном архиве, сообщает нам, что Жан II Поклен занял 8000 ливров у Жака Рого, в уплату которых он назначает для Рого ренту в 400 ливров. Эти 8000 ливров должны пойти на ремонт дома. Вот основная часть документа:

Очевидно, расходы превысили смету, так как 24 декабря Жак Рого предоставляет Жану II дополнительную ссуду в 2000 ливров и получает 100 ливров ренты взамен. Итак, по совершении сделки на старике висит долг в 10000 ливров с обязательством выплачивать ежегодно 500 ливров. Как это непохоже на поведение Гарпагона! Одного этого было бы достаточно, чтобы разрушить нелепую, но живучую легенду, по которой герой «Скупого» списан с Жана II. Но в Национальном архиве хранятся еще два документа, проливающие особый свет на душевную тонкость Мольера и его чувства к отцу. Первый из них помечен 31 августа 1668 года. Это заверенное нотариусами заявление, которым Жак Рого свидетельствует, что в сделке с Жаном II он действовал лишь как подставное лицо Мольера: