– О чем ты?
– я помахала перед его носом диктофоном.
– Все записано. Кстати, забросишь на студию? Тебе же монтировать еще?

Он кивнул.

– А ты?

– А я еще потусуюсь. Может, еще чего нарою, публика солидная.

– Хорошо. А поедешь потом как?

– Ой, да ладно, впервой, что ли?
– рассмеялась я.
– Подумаешь, пара коктейлей! Не волнуйся, у меня автопилот в порядке.

– Смотри, как знаешь. А то довезу, - он призывно прижался к моему бедру, затянутому в тонкий чулок.

– Не дорос еще до такой чести, - я шутливо оттолкнула его.
– Вот станешь замом главного - тогда подумаю.

– А почему не главным?
– огрызнулся он.

– А главной буду я, - расхохоталась ему в лицо и легко оттолкнула.

Он осклабился, но ничего не сказал, взял кассету и смылся.

Я, приплясывая на месте, потягивала горьковато-кислый напиток, присматриваясь к тусовке.

– Вы позволите?
– На бедро легла горячая рука.

Обернулась, бегло оценила взглядом. Молод, хорош собой, жгучий брюнет с белоснежной голливудской улыбкой. Под тонкой рубашкой угадываются тугие мускулы, на запястье дорогие часы, в ухе - золотая серьга. Или чей-то альфонсик, или сынок олигарха. Ну что ж, на вечер сойдет.

Я улыбнулась ему.

– Позвольте угостить вас коктейлем?

Соблазнительный взгляд и игриво выгнутая бровь сообщили ему о моем согласии. Он подвинул поближе стул, сел вплотную ко мне, и горячо зашептал в ухо дежурные глупости...

– Девушка! Девушка, откройте глаза!

Кто-то настойчиво лез в мой покой. Я раздраженно поморщилась.

– Вы меня слышите? Слышите?

Похоже, нужно ответить, иначе она просверлит мне голову своим криком. Я слабо шевельнула губами, но вместо слов прозвучал стон.

– Жива. Ну что там?

– Подъезжаем.

– Хорошо. Алло, приемное? Реанимационную бригаду к центральному. Травма. Внутреннее кровотечение, множественные переломы, черепно-мозговая. Нет, в сознании. Дыхание самостоятельное. Пульс нитевидный. Давление шестьдесят на сорок.

Машина остановилась. Меня снова дернуло, в лицо пахнуло холодом. Вернулась дрожь, отозвалась болью во всем теле. Я громко застонала. Тряска, грохот дверей, быстрые шаги по кафельному полу, короткие отрывистые фразы, мелькание огней, суета...

Еще уколы. Снова холод по вене. И блаженство...

Долгий сон, снова боль - и уколы, дарящие эйфорию. Тошнота, во рту сухо.

– Пить...

Губ коснулась свежесть, я жадно втянула ее - с привкусом лекарств, самую каплю с сырой ткани. Хорошо...

Проснулась ночью. Гудящая голова и скованность во всем теле. Темно... Но я смогла открыть глаза. Размытые контуры больничной палаты, белые стены, приборы с мерцающими огоньками. Рука затекла, больно, пальцы ледяные. Стон.

– Сейчас-сейчас.

Пожилой врач тут же подскочил, вгляделся в мое лицо, посветил фонариком в глаза. Я сморщилась.

– Руку...

Он догадался, подвинул. Фух, слава богу.

– Как вас зовут?
– пытливо поинтересовался он.

– Анна, - смогла выдавить я.
– Что... со мной?

– Теперь уже все в порядке, - улыбнулся он, отчего вокруг глаз собрались морщинки.
– Теперь сто лет проживешь, в рубашке родилась.

От этих слов почему-то защипало в носу, глаза затуманились и по щекам потекли ручейки. Я всхлипнула, и, как ни странно, стало легче.

– Ну-ну, не надо плакать, - он заботливо вытер мои щеки бинтом.
– Все уже позади. Самого страшного не случилось, будешь бегать еще лучше, чем раньше. На свадьбу-то пригласишь?

Я разрыдалась.

Он вздохнул, жестом позвал медсестру, та вошла со шприцом в руке. Через минуту веки отяжелели, напряжение отпустило, и, засыпая, я подумала, что нужно позвонить ему. Кому ему? Не знаю. Откуда-то издалека донеслись слова:

– Марин, выйди, скажи Татьяне, пусть идет домой, поспит. Жива ее крестница, пришла в себя, теперь можно не волноваться. Она и так, бедная, трое суток тут.

– Хорошо, Владимир Петрович. А она родственница, что ли?