Старик умолк и принялся раскуривать трубку. А я приступил к чаепитию.

— Сегодня в свое шестое путешествие отправишься один, — огорошил меня Устин неожиданной вестью, выпуская клубы дыма из своих широких ноздрей.

Я посмотрел на него вопросительно и с тревогой.

— Не пугайся, сынок! — успокоил он. — Там тебя встретят. А я приду за тобой в назначенное время. Обо всем с ними, — старик сделал нажим на слове «ними», — договорено.

— Ладно! — кивнул я, подавляя вспыхнувший в груди огонек беспокойства и не спрашивая, почему я должен отправляться в путь без провожатого. Коль посылает одного — значит, так надо.

— Тогда готовься! Раздевайся и ложись. Узелок с одеждой возьмешь в руки, — приказал Устин.

Я послушно начал снимать пиджак.

Вскоре перепуганный и ослепленный, я очутился во влажном и теплом лиственном лесу. Он не был густым, и я сразу разглядел небольшое мраморное сооружение в форме трапеции, стоящие неподалеку.

Вход в него прикрывала голубая дверь. Не теряя времени, я оделся. И, закурив, уселся под старой ольхой в ожидании провожатого.

Он не заставил себя долго ждать. Дверь строения неожиданно распахнулась, и оттуда вышел стройный, по-военному подтянутый человек. Оглядевшись, зашагал — неторопливо и размеренно — в мою сторону. Был он не очень высокий, в сером, безупречно отутюженном мундире с золотыми эполетами, в черных тупоносых туфлях. На груди мужчины сияли ордена — череп с костями, две восьмиконечные звезды и одна четырехконечная, похожая на бубновый туз. От каждой из эполет вниз, к красному поясу, украшенному драгоценными камнями и платиновыми пластинками, ниспадали по две толстые, сплетенные из золотых нитей, косички, на кончиках которых поблескивали рубиновые капельки. Когда военный приблизился, я увидел на его эполетах по изумрудному ромбику в обрамлении белых венков, сплетенных из костей. На левом рукаве френча алели литеры ХР, на правом — цифра 2, Мужчина остановился, приветливо улыбнулся и бархатным баритоном произнес:

— Я командир второго легиона, генерал Зенон. Буду твоим провожатым.

Его благородное лицо не выражало ни напускной суровости, ни горделивой надменности, так свойственных земным генералам-самодурам. Этот вел себя с достоинством, но просто, доброжелательно и непринужденно, как родовитый вельможа, с детства приученный к высокому положению в обществе. Он явно был не из тех, о ком говорят: из грязи да в князи. Крупный нос, глубоко посаженные живые и умные глаза, цвета чернослива, тонкие, чувственные губы и смуглость кожи делали генерала похожим на представителя кавказских горных народностей.

— Если ты готов, тогда пошли! — предложил он, все еще улыбаясь.

— Так точно! — кивая, отчеканил я шутливым тоном и последовал за своим провожатым к мраморной трапеции.

Ярко освещенная голубым светом просторная кабина лифта. Задрапированные желтым кресла. Долгий, не менее получаса, спуск. И — широкие, утопающие в зелени берез, осин и могучих кедров улицы чудного города.

Мы стояли на небольшой возвышенности, а он, город, располагался ниже. Он был везде, со всех сторон, погруженный в прозрачную голубую дымку тумана, скрывающего горизонт. Двух, трех и четырехэтажные дома из серого, белого, золотистого камня с большими окнами, увитые плющом, стояли на почтительном расстоянии друг от друга. Они были окружены низкими изгородями из тяжелого, кованого железа. Многие дома имели громадные порталы, подпираемые величественными колоннами. Было прохладно, как глубокой осенью, но воздух благоухал ароматом цветов и трав. Великолепие города очаровывало глаз.

— Здесь, на шестом горизонте живет знать, — удовлетворяя мое любопытство, начал рассказывать Зенон. Он стоял чуть позади меня и тоже с благоговением взирал на город. — Командиры полков и легионов, князья, бароны, заместители управителя пекла министра Константина — князья Василий и Афанасий, вельможи Ваала и Андроммелеха. На этом горизонте находится также одна из резиденций Ваала, в которой почти постоянно живет его младшая дочь Варинья.

— Вся элита! — констатировал я.

— Не вся! — живо возразил генерал. — Архангелы, министры, советники, наиболее знатные вельможи обитают на девятом горизонте. Хотя здесь у нас они — частые гости, а некоторые имеют и свои резиденции.

— Понятно! — кивнул я, продолжая созерцать красоту и роскошь города.

Зенон прошествовал к мраморной лестнице, приглашая меня следовать за собой. Лестница была широкой и короткой, десятка три ступенек, и заканчивалась прямо посреди улицы — идеально чистой, с множеством цветочник клумб и газонов — главной, по-видимому, улицы города.

— Сейчас идем на бал! — торжественно сообщил генерал, и мы двинулись вперед по гладко отесанным каменным плитам, вдоль рядов высоких деревьев и шикарных вилл.

Где-то неподалеку, кажется, совсем рядом звучала музыка — не то марш, не то туш. Нигде не было видно ни души. Вверху клубились серые с позолотой тучи, большой круглый диск ярко-желтого цвета висел вдали над горизонтом. Пахло фиалками. Или ландышами.

Вскоре мы подошли к четырехэтажному, расположенному в виде подковы зданию. Его окна поражали размерами — метра четыре в высоту и два с половиной в ширину. Здание, ослепительно сияющее белизной и золотом, до половины первого этажа было покрыто сплошным зеленым ковром какой-то шелковистой травы с мелкими небесно-голубыми цветочками. К строению вела мраморная дорожка, по обе стороны которой благоухали, высаженные узкими линиями, кусты сирени.

— Здесь довольно прохладно, — заметил я мимоходом. — Почему же цветы не погибают?

— Но это же не обычные цветы, а цветы ада! — просто пояснил Зенон, показывая в улыбке белые, ровные зубы. И затем, подхватив меня под руку, повел по дорожке.

Из наполовину зашторенных окон лился яркий белесый свет. Звучала, музыка. Кто-то исполнял на рояле танцевальную пьесу Иоганна Штрауса.

Когда распахнулась широченная дверь, обитая красным бархатом, в нос ударил сильный аромат дорогого коньяка. Навстречу нам вышел поджарый старик в зеленом камзоле, отороченном серебром, и черных, лакированных штиблетах. На его лице желтела маска холодной почтительности. Лакей или дворецкий — определил я. И точно. В тот момент, когда мы с генералом взошли под портал дворца, старик повернулся лицом к ярко освещенному проему двери и громовым голосом, никак не вязавшимся с его хилой фигуркой, перекрывая звуки музыки, возвестил: