Да, Сусанна сожалела о той поре, когда, сидя в креслах Людовика XIII, она видела перед собою Мишеля, работающаго за столом в стиле Генриха II, в то же врема разсеянно пробегая какую-нибудь новую книгу или работая иглой над какой нибудь хозяйственной мелочью. И теперь она любила уединяться в дальний покой, где принимала только близких, чтобы переживать прошлое, упиваясь его грустной отрадой.

Сегодня Сусанна сидела в маленькой гостиной с двумя дочерьми: Анни, слишком высокая для своих восьми лет, вытянувшаяся как спаржа, немного слишком бледная под белокурыми волосами, с маленьким вдумчивым личиком, на котором сияли большие, серые глаза,— глаза Мишеля,— поражала серьезным, мягким, почти меланхолическим выражением, между тем как Лауренция, моложе сестры на два года, почти брюнетва, составляла полную противоположность Анни: в чертах лица ея, в шустрых глазах, несколько несоразмерно большом рте, в круглых щеках с ямочками, дрожал и сверкал вечный смех. Дети как всегда сидели около матери, старшая по правой стороне, младшая no левой, чинно играя молча с перстнями матери, предоставленными ею в их распоряжение. Удерживая их взглядом в этом спокойном положении, которое видимо было естественно для старшей, Лауренции же стоило некоторых усилий, Сусанна беседовала с гостем. Это был Жак Монде, друг детства ея мужа, с которым сохранил теснейшую связь. Он приехал неожиданно, вызванный семейными делами, взяв отпуск из лицея в Аннеси, в котором сам учился вместе с Мишелем и где уже лет десять преподавал латынь. Зная, что у Тесье всегда найдется для него комната, он остановился у них, убежденный в хорошем приеме. В самом деле, Монде был вместе другом и мужа и жены: Тесье провели несколько сезонов в соседстве с ним, на берегу маленькаго озера, зеленыя воды котораго навевали на Мишеля воспоминания детства. Друзья не разлучались. Сусанна же, узнав покороче Монде,— при первом знакомстве он ей не понравился, прониклась в нему самой дружественной симпатией. Хороший человек, без всякаго честолюбия, легко переносивший скромную долю, выпавшую ему, с умеренными желаниями,—Монде скрывал под незначительною наружностью редкое благородство сердца и исключительную, всестороннюю интелигентность; Сусанна называла его “добрым гением” своего мужа. Она обожала его за простоту, прямой характер, добродушие. Порою она завидовала его жене, которая хотя итне вкушала сладкий фимиам славы, за то муж принадлежал ей и она делилась им только с шестью толстыми детьми, отлично выкормленными, но плохо одетыми, адский гвалт и топот которых не мешал скучным занятиям — исправления ученических тетрадей. Она чувствовала, что эти два любящия друга друга существа принимают спокойно все, что им посылает судьба, и не волнуются несбыточными желаниями. Мишель же таил в себе тайну, и порою она зияла как бездна в душе с виду спокойной, но которую всегда внезапная буря могла взволновать до сокровеннейшей глубины.

Монде, с своей стороны, обожал Сусанну за ея скромную прелесть, необыкновенную доброту и самоотверженную преданность “великому человеку”, котораго любил с истинно отеческой нежностью.

Часто говаривал он Тесье:

— У тебя именно такая жена, какую тебе нужно, мой милый, верная, единственная… Ты должен быть счастлив!

Тесье отвечал:

— Я счастлив, это правда, вполне счастлив…

A иногда прибавлял:

— У меня и времени нет быть несчастным!

И Монде оставался смущенным, смутно чувствуя что-то надтреснутое в этом счастье.

Сусанне и Монде было о чем поговорить. Вот уже четвертый год, то есть с того времени, как Мишель пошел в гору, летния поездки в Аннеси прекратились, и они почти не видались. Разговор переходил с одного предмета на другой, прерываемый время от времени Лауренцией, которой надоедало чинное сиденье возле мамаши.

Разумеется, едва только Монде сообщил новости о своей жене и детях, разговор перешел на Мишеля.

— Он вышел на открытую дорогу! — с уважением в голосе сказал Монде. — Вы знаете, в прошлые выборы он в Верхней Савое избран был почти единогласно… Мы боимся только, что если и Сена станет на его сторону, он совсем о нас забудет…

— Да,— с гордостью подтвердила Сусанна,— он очень популярен. Твердость и благоразумие его намерений, ясность принципов обезпечивает ему успех повсюду… Но только, политика занимает такое большое место в его жизни… теперь, когда он принадлежит всему свету, на нашу долю почти ничего не достается.

— Что вы хотите! Это судьба всех замечательных людей… а он человек замечательный, в полном смысле этого слова. Я всегда был высокаго мнения о нем, даже когда помогал ему справляться с латинскими упражнениями… потому что в латыни он силен никогда не был. Тем не менее, я ему удивляюсь, он превзошел мои ожидания! Когда я вижу чего он достиг в эти четыре года!.. как он гениально… да, прямо гениально… организовал охранительныя силы и победил сопротивление радикалов, мудрость его предложений, его удивительный такт, красноречие…

Здесь Сусанна со скромностью прервала его:

— Надо еще принять во внимание поддержку, оказанную ему страной и в особенности…

— Поддержку? Гм! Кто же его поддерживал, я вас, спрошу?

— Да все те, которые примкнули к его партии, такие публицисты, как Пейро и депутаты, как Торн и монсениор Руссель…

Монде покачал головой:

— Пейро… Торн… моньсениор Руссель… Желал бы я посмотреть, чтобы стали эти господа и их друзья делать без Мишеля! Нет, нет, я убежден в том, что он один вынес на плечах все здание. И знаете почему? Потому что он видит лучше других!.. Все эти господа, просто шуты гороховые, и думают только об одном, как бы набить карман. Он же человек с характером, с идеалами, с убеждениями, с твердой волей,— все это редко встречается, вот почему он один только и может нас спасти… Он должно быть сильно переменился с тех пор, как судьба заставила его играть такую высокую роль?

— О, нет, Боже мой! Он все тот же, ни мало не изменился, напротив: добр, ровен, прежде всего мыслитель, всегда спокоен, среди самых горячих схваток… Сегодня он должен произнести большую речь и если вы увидите его за завтраком…

Монде прервал:

— Как, он говорит, а вы не в палате?..

— Нет. Он не любит, чтобы я была там, когда он говорит… Я с своей стороны то же: все будут на меня смотреть… вы знаете, что у меня самолюбие направлено в другую сторону…

— Знай я это, я приехал бы вчера вечером… Легко бы мог приехать… какая жалость, что я не знал! Об чем же он говорит?

— Относительно предложения уничтожить закон о разводе.

Монде открыл удивленно глаза.

— Почему же он хочет уничтожить развод? — вскричал он.— Развод необходим, развод имеет свои основания; развод…

Сусанна с живостью прервала его:

— О, Мишель приводит веския основания! Если бы вы слышали его, вы бы согласились с ним… Надо помнить, что в его системе семья, общество, церковь, занимают одинаковое место. Все это святое… и должно уважать его неприкосновенность… Я не могу вам хорошенько все это растолковать, но он удивителен, когда коснется этих вопросов… Я убеждена, что он будет иметь громадный успех сегодня.

Честное лицо Монде по прежнему выражало удивление, но он не желал противоречить своей собеседнице.

— Вы были бы хорошим депутатом,— сказал он, улыбаясь.— Да, да, вы оказываете Мишелю гораздо большую поддержку, чем всякие Торны и Руссели. Очевидно, у него есть свои основания, раз вы это говорите, и так как он не пойдет против своих убеждений, то значит верит в свои доводы, но он задумал трудное дело, трудное дело…

В эту минуту беседа была прервана: дверь отворилась, и не предупреждая о себе, вошла хорошенькая молодая девушка. Дети побежали к ней на встречу, чтобы обнять ее. Она погладила по голове Анни и протянула руку Сусанне, свазавшей ей: