Забелин, ведя речь о неподготовленности Байера и Миллера заниматься историей России (по незнанию русского языка и русских источников), констатировал, что им, проникнутым немецкой национальной идеей «о великом историческом призвании германского племени, как всеобщего цивилизатора для всех стран и народов», было свойственно смотреть на все «немецкими глазами и находить повсюду свое родное германское, скандинавское», и что круг «немецких познаний» хотя и отличался великой ученостью, но эта ученость сводилась к знанию больше всего западной, немецкой истории, «и совсем не знала, да и не желала знать историю славянскую».

Обратив внимание на опасную аномалию в науке, когда «шлецеровская буква», «вселяя величайшую осторожность и можно сказать величайшую ревнивость по отношению к случаям, где сама собою оказывалась какая-либо самобытность Руси, и в то же время поощряя всякую смелость в заключениях о ее норманском происхождении», Забелин так обрисовал атмосферу, царившую в науке и обществе и более чем благоприятную для норманизма: «Мнение о норманстве руси поступило даже посредством учебников в общий оборот народного образования. Мы давно уже заучиваем наизусть эту истину как непогрешимый догмат», и что «всякое пререкание даже со стороны немецких ученых почиталось ересью, а русских пререкателей норманисты прямо обзывали журнальной неучью и их сочинения именовали бреднями».

Указал он и на причину подобных массовых настроений, вытравляющих инакомыслие, без которого наука мертва: если «немецкий ученый убежден, что германское племя повсюду в истории являлось и является основателем, строителем и проводником цивилизации, культуры; то русский ученый, основательно или неосновательно, никак не может в своем сознании миновать той мысли, что славянское племя, и русское в частности никогда в культурном отношении ничего не значило и в сущности представляет историческую пустоту. Для воспитания такого сознания существовало множество причин, ученых и не ученых... и в числе которых весьма немаловажною была та причина, что свои ученые познания мы получали от той исторической науки, где эта истина утверждалась почти каждодневно».

И, в качестве подтверждения своих слов рассмотрев взгляды М.Т. Каченовского с учениками и М.П. Погодина, отметил, что они, «выходя из самых противоположных точек зрения, пришли однако к одному концу и в основе своих воззрений выразили одну и туже мысль, то есть мысль об историческом ничтожестве русского бытия». Вместе с тем историк признал, что у антинорманистов долгое время не было «под ногами ученой почвы», по причине чего они грешили баснословием и фантазиями, и что только исследования Гедеонова «впервые кладут прочное и во всех отношениях очень веское основание и для старинного мнения о славянстве руси». Работы Иловайского, по мнению Забелина, написаны в более популярной, чем у Гедеонова, и потому в «менее ученой форме». Он также констатировал, что «чистый» Нестор «создан воображением» лишь Шлецера и что норманисты исправляют «имена собственные нашей начальной летописи в сторону скандинавского происхождения их»[243].

В 1876 г. датский славист В.Томсен прочитал в Оксфорде лекции, оказавшие огромное воздействие на русских и зарубежных исследователей (в виде отдельной книги они были изданы в 1877-1919 гг. в Англии, Германии, Швеции, России, Дании). Ученый, следуя в русле давней традиции, мешающей конструктивному разговору по всему спектру варяго-русского вопроса, обвинил антинорманистов в «ложном патриотизме», не позволяющем им принять мысль об иноземном происхождении имени русского народа и неприятный для них факт основания Древнерусского государства «при помощи чужеземного княжеского рода, - как будто подобное обстоятельство может заключать в себе что-нибудь оскорбительное для великой нации». Заявляя, что норманство варягов одинаково удовлетворяет «всех трезво смотрящих на дело русских и иностранных исследователей», он утверждал, что «до последнего времени раздавались лишь немногие голоса против господствующего воззрения» и что антинорманистские гипотезы «легко опровергались и находили мало последователей».

Выделяя из оппонентов лишь Гедеонова (его сочинение, «по крайней мере, производит впечатление серьезной обдуманности и больших познаний»), Томсен безапелляционно заключил: «Громадное же большинство сочинений других антинорманистов не могут даже иметь притязаний на признание их научными: истинно научный метод то и дело уступает место самым шатким и произвольным фантазиям, внушенным очевидно более нерассуждающим национальным фанатизмом, чем серьезным намерением найти истину». Из числа норманистов он отметил Погодина и «в особенности» Куника, которые «неоднократно ополчались на защиту своего любимого дела и в целом ряде статей оспаривали шаткие фантазии своих противников; другие не менее солидные ученые без колебания последовали их примеру». И как подводил черту исследователь, хотя «критицизм антинорманистов пролил новый свет на некоторые частности вопроса; но главная сущность дела осталась совершенно нетронутой, и в своих основаниях теория скандинавского происхождения Руси не поколеблена ни на волос» (но тут же принял их катастрофические для норманизма заключения, что Рослаген и имя Русь не связаны и что скандинавского племени по имени русь никогда не существовало).

Также им было отмечено, что книга А. А. Куника «Die Berufung der schwedischen Rodsen durch die Finnen und Slawen» «составляет эпоху в истории решения» варяжского вопроса. Но при этом Томсен не сказал, либо не зная этого факта, либо преднамеренно закрывая на него глаза, что ее автор сделал в 1862 г. под воздействием критики Гедеонова многозначительное признание: «...Я должен теперь первую часть своего сочинения объявить во многих местах несоответствующею современному состоянию науки, да и вторую часть надобно, хоть в меньшей мере, исправить и дополнить» (а ведь в этом труде Кунику, как утверждается в норманистской историографии, «удалось тверже обосновать и развить учение о скандинавском происхождении князей, основавших русское государство»[244]). Говоря, что в сагах нет прямого упоминания об его основании, исследователь пояснил: «Это событие прошло на Севере сравнительно незамеченным, тем более что центр литературы саг, Исландия, был слишком удален от самой сцены события»[245].

В 1877 г. Д.И.Иловайский вновь подчеркнул, что норманская теория имела, «кроме укоренившейся привычки, наружный вид строгой научной системы» и что хотя критика Гедеонова наносит ей «неотразимые удары», заставившие ее сторонников сделать «некоторые довольно существенные уступки», но собственная версия ученого происхождения варягов вряд ли имеет «какую-либо будущность в нашей науке». В том же году Н.И. Костомаров, рассматривая в обзоре исторической литературы за 1876 г. исследования Д. И. Иловайского («История России. Киевский период. Т. I. Ч. 1»; «Разыскания о начале Руси. Вместо введения в русскую историю»), И.Е.Забелина («История русской жизни с древнейших времен. Ч. 1.») и С. А. Гедеонова («Варяги и Русь»), особо отметил труд последнего.