авторов Коллектив
Шрифт:
Стояла самая прекрасная пора раннего лета. Я расположился в маленькой комнате у раскрытого окна, выходящего в небольшой палисадник, и освежал в памяти когда-то уже затверженное.
Лето показывало характер и даже черты некоторой зрелости. Это было неожиданно для раннего июня. Но с тем, чтобы помыться, не было проблем. Ведь мама жила в пяти минутах ходьбы. Я выдержал еще дня два, так как частые визиты в родительский дом жена считала моими маленькими изменами, и все-таки пошел.
– Ты вовремя, – сказала мама, – хотела в магазин выйти. Вот тебе майка и трусы, и обязательно дождись меня. Вид у нее был несколько встревоженный, но природу этой тревоги я понял только потом. – Хочу кабачков нажарить и утку потушить, – сказала мама, – дождешься?
– Еще бы. Только скорей возвращайся. Я уже предчувствую утку.
Если кто помнит это молодое счастье просто стоять под душем и поливать, поливать себя водой, тот должен меня понять. Я намыливался и обмывался, и снова намыливался, и пел, пел, пел. Вдруг стук в дверь и голос брата, от которого я вздрогнул, так как представлял его за много тысяч километров отсюда, в Сибири. Я прикрутил воду:
– Поешь? Помехи гонишь?
– Что ты имеешь в виду?
– Да все проще, чем ты думаешь, парень.
– Проще?
– Ну да. Берешься одной рукой за кран холодной воды, а другой – прикасаешься к стенке, но выше кафеля. Поскольку кафель – изолятор.
Я повторил за ним:
– …поскольку кафель – изолятор. И дальше?…
– Все, старик. Считай, у них все трансформаторы сгорели. Короткое замыкание! – и засмеялся каким-то невеселым, старческим смехом.
Обернувшись банным полотенцем, я вышел из ванной.
– Что ты так смотришь, как будто сумасшедшего увидел? – спросил брат. – Ты думаешь, если летом в зимней шапке, то того? Ну да, зимняя шапка. Мех-то синтетический, хорошо экранирует от считывания мыслей, – сказал брат и скрылся в своей светлой комнате, плотно прикрыв за собой дверь. И это было нелепо. Обычно все двери у нас нараспашку.
Вернулась мама. Какая-то растрепанная, с беломориной во рту. И это было нелепо. Сколько себя помню, мама свое курение скрывала. Я отвел ее в сторонку и немного порассказал о том, что услышал от брата.
– Вот еще, дворянские обмороки, – стандартно отреагировала мама. – Какие мы нежные.
Потом она достала из сумки чекушку и, не таясь, налила себе полстакана.
– Иди, сынок, к Наташе и сыну. Ты там нужен. А здесь не на что смотреть, здесь – горе.
– Но послушай, мам!
– Мам, мам. Что я вам, железная? Я еще представляю себе, как бороться с угрозой туберкулеза… А с этим, не знаю… Часа через два зайди за уткой.
Антонина Спиридонова Из цикла «Я знаю, будут дни мои легки…»
Ах, берёзонька, девичья рука
Ах, берёзонька, девичья рука,
Белая кора – раны чёрные,
Колыхаешь ты моего сынка
Во чужой земле, некрещёного…
Как по льду иду —
тонкий лёд трещит…
Стынет на столе тело мл е лое…
Не кричит дитя и душа молчит.
Много лет молчит, что ни делаю.
Но придёт пора,
выгорит кора,
Пропадут слова не прощённые.
Ах, берёзонька, я твоя сестра;
Кожа белая – думы чёрные.
Эй, серебряный кувшин в небесах высоко
Эй, серебряный кувшин в небесах высоко,
Интересно, каким ты наполнен соком?
Наклонился кувшин золотой каёмкой,
Тонкой струйкой молока пролилась позёмка…
Ольга Воронина Сама себе и автор, и сюжет
Сама себе и автор, и сюжет,
и линия трассирует пунктиром,
отстаивая время на мечту.
А где-то среди зыбких миражей,
устроившись на зимние квартиры,
друзья мои ни строчки не прочтут.
В тепле и неге им не до того:
не сладко пить из кубка моего.
До осени уже рукой подать,
стрекозы призадумались и сникли —
им бить челом суровым муравьям.
И закрывает летнюю тетрадь
до будущей, отсроченной, попытки
уставший автор – но уже не я.
А все мечты – я знаю наперёд —
насмешливый редактор уберёт.
Успеем ли дожить – и домечтать? —
Финал открыт до самых многоточий.
И падает испуганный листочек,
осиротев, —
и учится летать.
Михаил Садовский Штык
Моему отцу Рафаилу Садовскому
Отец о войне не рассказывал. Кому? Да и зачем?.. Даже те, кто пешком под стол ходят – все из нее… Незачем. Забот хватало. А время бежало незаметно. Кто мог – забыл. Кто не мог – помнил, да все равно помалкивал… Такому, что не забывается, и не поверят…
Недалеко ушла она… даже по мерке одной жизни… война, и новые мальчишки в нее играют…
– Дед, ты почему мне про войну никогда не рассказываешь?
– Про какую?
– Как это, про какую? Ты воевал?
– Воевал…
– Ну, вот про ту, какую воевал…
– Я не одну войну свалил… знаешь, не одну…
– Во дает!., ну, про какую хочешь, какая лучше…
– Самая хорошая война, – знаешь какая?
– Нет…
– Которая кончилась…
Внук еще говорил что-то… но он не слышал… Как ни далеко было до той, которая кончилась, а перелетал он туда быстро и оставался там надолго… Раньше времени, может, не было… а уставал за день так, что и память редко пробиралась в его плотный и тяжелый сон… а теперь все не по-солдатски: от шума пробуждался, а потом засыпал долго и трудно… или крутился до серых окон, когда есть оправдание встать…