Вишневский не запрещал своим сотрудникам заниматься разработкой какой-нибудь проблемы, если видел, что человек одержим идеей. Не запрещал, даже если сам не одобрял ее, поскольку считал, что разработку одной и той же проблемы можно вести разными путями.

Александр Александрович, например, долго не признавал шунтилующих операций на сердце. Он считал, что в этом случае нужно лечить весь организм в целом и никакие временные меры принципиальной роли сыграть не могут. Между прочим, отец любил делать все сам — такова была его натура…

Я тоже вспомнила эту черту и сказала:

— Знаешь, однажды я убедилась в этом, когда привела к вам в институт своего пятилетнего внука Егорушку с жалобами на боль в животе.

Пришли мы втроем вместе с его матерью. Долго ждали в приемной, где было много народу. Секретарь, Варвара Владимировна, по очереди вызывала сидящих в кабинет, потом дверь раскрылась, и вышел Александр Александрович. Он сразу же обратил внимание на Егора, тот стоял, прижавшись к матери, и смотрел на Вишневского большими круглыми черными глазами.

— Это что, твой, что ли? — спросил меня Александр Александрович. — Внук? А что с ним?

— Да вот жалуется на боль в животе.

Александр Александрович подошел к Егору, задрал ему рубашку и, прощупав его смуглый животик, сказал:

— Ну ясно: то же самое, что было у его отца, у Андрона. Пупочная грыжа. Отца зашивали, и этого зашьем…

И тут дернула меня нелегкая сказать:

— Может быть, тебе, Шура, некогда. У тебя же столько сложных операций! Может, ты поручишь Егора Арапову?

Арапов был молодой хирург, работавший в детском отделении. Надо было видеть, как рассердило Александра Александровича мое предложение.

— Что?!. Арапов?.. Ты не доверяешь мне, что ли? «Арапову поручи»!.. Может, ты думаешь, что я стар уже, руки дрожат, шов большой сделаю? Ишь ты, Арапова ей подавай! Нет уж, сам буду делать. Сыну делал и внуку буду делать. И ты тут, пожалуйста, не командуй!

Он повернулся и ушел к себе, хлопнув дверью. Невестка моя, Наташа, побледнела и дрожала от страха. Егорушка собирался было реветь. А мне отчего-то стало весело. Едва сдерживаясь от смеха, я ликовала. Дверь в кабинет снова раскрылась, и Александр Александрович с порога крикнул Наташе:

— Завтра приведешь своего мальчишку с утра и сдашь его Варваре Владимировне, она подготовит оформление… Слышишь, Варя!..

Вот что мне припомнилось. Саша слушал, улыбаясь, весело поблескивая стеклами очков.

— Узнаю темперамент отца. И случай этот помню. А шов Егору был сделан все-таки большой. Александр Александрович никогда не гнался за внешней стороной, там, где этого не требовалось. Точность и качество для него были важнее эстетики… А покричать любил. И на друзей покрикивал, правда беззлобно. А друзей у него было множество, и общение с ними доставляло ему радость. Перед друзьями он никогда не сдерживал своих эмоций, был искренним, и это делало его доступным, понятным и привлекало к нему людей.

Эмоциональный и искренний характер Александра Александровича проявлялся и в том, что он щедро делился своей радостью со всеми окружающими его в этот момент людьми, делая и их участниками своих переживаний. Причем причина радости могла быть как чисто личного, семейного характера, так и результатом удачно выполненной трудной операции, успешно окончившегося эксперимента, завершения монографии…

— Конечно, эмоциональность имеет и обратную сторону, — продолжает Саша. — Гнев и разносы Александра Александровича выдерживать было достаточно трудно, и настроение у сотрудников портилось, но Александр Александрович никогда не задерживался надолго на отрицательных эмоциях, и чаще всего успешное решение какой-либо профессиональной проблемы возвращало его расположение провинившемуся на следующий, а то и в этот же день.

Профессиональные качества врачей Александр Александрович ценил наиболее высоко, но и их человеческая сущность не ускользала от его внимания, поэтому характеристики, которые он иногда давал, поражали своей парадоксальностью, и, только зная конкретного человека, можно было понять, какая это всегда была исчерпывающая и трезвая оценка.

Институт значил для самого Александра Александровича очень много, был, по существу, главным делом его жизни, его первым делом. Возвращаясь из длительных командировок, он прямо с вокзала или из аэропорта направлялся в институт, расспрашивал у шофера по дороге обо всем, что произошло в его отсутствие.

Отец мог появиться в коридоре института в любое время суток, приезжая проведать тяжелых оперированных больных или просто посмотреть, как обстоят дела.

О новом строящемся корпусе он с одинаковым удовольствием говорил и с главным архитектором, и с няней. Одного он пытал о том, что тот может предложить нового, у другой спрашивал, какие у нее пожелания.

В его жизни работа занимала основное место, и все другие интересы были ей подчинены. А в работе главным были операции. Их Александр Александрович выполнял неторопливо, истово, обстоятельно, максимально щадя ткани больного.