Бэтээры шли к побережью, колыхались, как поплавки. На одном из них замерцало, словно кто-то осколком зеркала направлял на берег солнечный зайчик. Длинная долбящая очередь донеслась от воды. Ее настигла другая. На бэтээрах танцевали, мерцали зайчики. Машины были связаны между собой хрупкой гирляндой вспышек. Пулеметы обрабатывали невидимые цели на суше, готовились к высадке.

Маквиллен жадно смотрел, прикладывал руку к бровям. Его губы беззвучно шептали, словно он пересчитывал плывущие машины. Белки дрожали в глазницах, словно он фотографировал изображение бэтээров и танков, превращал их в импульс энергии, отсылал в пустыню, где их принимали, расшифровывали, считывали изображение.

Колеса головных бэтээров касались дна. Машины, как морские животные, солнечные, глазированные, подымались из воды, сбрасывая с брони водяные струи. Цеплялись скатами за прибрежные камни, подскакивали на выбоинах, медленно продвигались вперед. Танки, как черепахи, выползали на сушу, и два из них гулко грохнули, раскололи пустыню, взлохматили ее двумя мучнистыми взрывами.

– Когда-то мы с Фиделем плыли на плоскодонках из Никарагуа на Кубу, из Пуэрто-Кабесас на Плая-Хирон. – Аурелио с восхищением смотрел на десант, и его шрам на щеке наполнился молодой розовой кровью. – Нас было мало, у нас были только винтовки и пулеметы, и мы плыли освобождать нашу родину. Теперь нас много, у нас есть самолеты, десантные корабли и космические станции, и мы идем освобождать Африку.

Легкая судорога пробежала по лицу Маквиллена, и он перевел ее в вымученную улыбку.

– Даешь «Буффало»! – Кадашкин был возбужден, двигал сильными тугими плечами, сжимал кулаки, словно помогал бэтээрам взбираться на склон, давил на корму медлительных танков, выталкивая их на берег. – Вот бы сюда этот чертов «Буффало»! Содрали бы с него шкуру морпехи!

У бэтээров открывались люки. Из них, как черные колючие семена, сыпались пехотинцы. Падали, лежа стреляли. Вскакивали, бежали за кормой бэтээров с автоматами наперевес, посылая в бледные небеса мелкие пересекающиеся автоматные трески. Вытягивались в нестройные редкие цепи, карабкались на склоны, сопровождаемые медленными машинами, прорубавшими проходы пехоте.

– Давай, мужики, давай! Врежь им, мать твою так-то! – крикнул Кадашкин по-русски. Маквиллен удивленно и зло оглянулся на его веселый рык.

Пехота уходила вперед, оставляла позади бэтээры. Над темной колеблемой цепью внезапно вознеслось, прянуло ввысь, залетало на горячем ветру морское сине-белое знамя, и сквозь жаркий воздух пустыни полетело негромкое, рокочущее «ура».

Белосельцев почувствовал, как взметнулась его душа, исполненная сладчайшей боли и любви к пехотинцам, что бежали по белым камням пустыни, несли по ветру военное знамя. Он стоял на берегу Африки и, ликуя, смотрел на знамя, по щекам его бежали жаркие слезы.

Они вернулись в Лубанго к ночи, и в номере, куда он вошел, по-прежнему не было воды. Бархатная красная штора казалась отяжелевшей от пыли. Мутно освещенная кубатура комнаты напоминала кусок застывшего стеарина. Он устал, хотелось кинуться в широкую постель, под тяжелое покрывало и забыться, заснуть. Но не было сил шевельнуться. Его щеки горели от ударов колючих песчинок, воспаленно пламенели от лучистого ожога пустыни. Затылок слабо ныл от удара. Пол под ногами едва ощутимо колыхался, словно плот, под которым бежала вода.

Бабочка с пепельными разводами, с голубыми овалами, похожими на кошачьи глаза. Черные маски с прорезями, в которых мерцают белки, шевелятся красные губы. Рыбы в голубой глубине, колеблемые золотистой бегущей рябью. Корабль в сиянии вод, возникший из лучей и туманов. Плывущие в воде бэтээры, мерцающие зеркальца выстрелов. Черная цепь пехотинцев и над ней, бело-синее, волнуется знамя. Эти зрелища наполняли его память, как чашу. Украшали ее выпуклые стенки вместе с другими изображениями, оставшимися от прошлой жизни. Его первая женщина, белая, теплая, на темном душистом сене. Мертвая бабушка в тесовом гробу с букетом холодных лилий. Синее карельское озеро, окруженное желтым осенним лесом.

В дверь постучали. Вошел Аурелио.

– Простите, что не даю вам отдохнуть. В дороге мы ни на минуту не оставались одни. Нам нужно еще поговорить.

– Прошу вас, – пригласил Белосельцев.

Аурелио, как и в свой первый приход, недоверчиво оглядел номер. Удерживал себя, чтобы не приоткрыть дверь в ванную, не отдернуть бархатную красную штору.

– Я должен сказать, что первая часть операции удалась. – Аурелио присел на кровать, на то же самое место, что и сутки назад, создавая на бархатном покрывале знакомый орнамент морщин и складок. – Мне кажется, Маквиллен проглотил наживку. Вы очень рисковали. По нашей вине едва не попали в плен. Но удача нас не оставила. Десантный корабль вышел к побережью в расчетное время, десантирование прошло успешно. Остается узнать: сумеет ли Маквиллен этой ночью передать информацию? Есть ли у него в Лубанго агент с передатчиком? Получит ли «Буффало» в срок сигнал тревоги?

– Хорошо, что вы довольны, Аурелио. Я доволен вдвойне. Сегодня буду спать в удобном номере «Гранд-отеля», а не в земляной яме контрразведки «Буффало».

– Завтра вы встретитесь с Маквилленом и сделаете две утечки. Первая даст нам возможность понять, есть ли у него в Лубанго оперативная агентура. Вы скажете ему, что ночью вместе с Сэмом Нуйомой уезжаете на юг, на главную партизанскую базу. У вас будет красный «Форд». Если у Маквиллена есть агентура, он организует покушение на Сэма Нуйому, попробует убрать его на дороге. Это будет значить, что по тому же каналу прошла информация о десанте морской пехоты.