Белосельцев смотрел вверх, чувствуя, что там, на страшном от него удалении, что-то совершалось и гибло. Не умел объяснить себе что. Совершавшаяся в небесах катастрофа откликалась в нем паникой и безумием.

Все вокруг чувствовало пробегавшую по Космосу судорогу. Мерцала и вспыхивала листва. Деревья страдали стволами, стонали корнями. В траве муравьи, жуки, пауки сталкивались, кусали и пожирали друг друга. Мчались невидимые, гонимые в лесах антилопы. Неслись неразличимые в темноте птицы.

Он видел – что-то приближалось к Земле из крохотной удаленной спирали Галактики. Раскручивалось, увеличивалось, врезалось с бесшумным секущим свистом. Это была погибель, всеобщая, всемирная, летящая на всех из Вселенной. Среди этой всеобщей погибели он различал, как тончайший колющий луч, свою собственную, уготованную ему смерть. Она была нацелена только в него, разглядела его на земле, захватила в свой сверхточный прицел, отслеживала все его перемещения, двигала следом за ним свое отточенное острие. Это космическое оружие стерегло его с колыбели, и от его луча не спасали ни блиндаж, ни подземный бункер, ни мысль о маме и бабушке, ни молитва о Боге и Родине.

Он осознавал свою гибель как летящую на него неизбежность. Земная жизнь, предчувствуя свой конец, стремилась улететь с Земли, вырывалась из грунта, прорывалась сквозь атмосферу, стремилась преодолеть гравитацию. Но Земля удерживала ее на себе, отдавала под удары небес.

Это длилось одно мгновение, помутившее его разум. Очнулся от оклика Соломао:

– Виктор, что у тебя?

– Все в порядке…

Небеса успокаивались и стихали. Звезды разноцветно сверкали. Над блиндажом, кроткий, бесшумный, летел светлячок, огибая невидимые стебли травы.

– Виктор, иди отдыхай…

Белосельцев вернулся в землянку, вытянулся на нарах, храня в себе чуть слышные невнятные содрогания. А когда проснулся, увидел стоящего Соломао, опоясывающего себя кобурой. Вход в землянку, словно накрытый латунным листом, желтел от зари.

Белосельцев лежал в кустарнике, в его зыбкой зеленой оболочке, в камуфляже солнечных пятен. Поляна, пустая, чуть выпуклая, казалось, воспроизводила кривизну Земли. Отсвечивала нездоровым розоватым светом, словно воспалилась за ночь от нанесенного ей надреза. Среди кустов, невидимые, таились прицелы, стволы пулеметов, прильнувшие к земле солдаты. В самом центре, где топорщились желтоватые гривки травы, был заложен заряд. Белосельцев отыскивал над лесом пустую точку. Взглядом от кромки деревьев снижал на поляну воображаемый самолет. Подводил его распростертые, с пропеллерами плоскости к этим желтеющим гривкам. Разрывал на части огненным взрывом. Из-за многоярусного слоистого дерева, где укрылся Соломао, он протягивал бледно вспыхивающие пунктиры, буравил белые борта черной серией попаданий. Глядел на часы, ожидая появления самолета, торопил, желал, чтобы действо поскорей совершилось. Срок появления «командора» давно истек. На поляне было пусто, солнечно. Куст наполнялся сухим душистым жаром. Солнце сквозь редкую листву обжигало его быстрыми скользящими прикосновениями.

Белосельцев приближал самолет к поляне, ожидая услышать звук двигателя, увидеть над деревьями стремительную тень. Но небо оставалось пустым. По гибкой, струящейся у глаз веточке ползли муравьи. Мерцала медовая смолка, вытекшая из разрыва коры. Над поляной мерно и плавно парила большая птица. Он смотрел на часы, нервничал, раздражался. Не верил в успех операции. Полет отменен. Или летчик не сумел пересечь границу. Или противник разведал, что его подстерегает засада. Самолет уже не появится, бессмысленно ждать. Промаявшись, они соберут поклажу, оттащат к машине, и обратное, мучительное возвращение в Шай-Шай, жажда, липкий пот, бензиновое зловоние.

Он смотрел на парящую птицу, на ее растопыренные маховые перья, вялые мощные повороты крыльев, клавшие ее в другую плоскость, в соседний восходящий поток. Птица видела их, притаившихся в кустах, терпеливо ждала их ухода, чтобы снова одной царить на поляне.

Он услышал далекий наплывающий звук самолета, наполнивший небо металлическими волнами. Весь сжался, стиснулся, откликаясь на звук звенящим током крови. И тут же распускал сжатые мускулы в разочаровании и досаде. Звук самолета проплывал высоко, падал шатром на леса. Белосельцев разглядел в высоте стеклянную каплю самолета. Пассажирский «Боинг» совершал рейс по маршруту Бейра – Мапуту. Исчезал, уходил из неба. Шатер звука смещался, будто кто-то переставлял невидимую из неба треногу.

Он снова лежал в горячей тени куста. Утомленная ожиданием мысль снова и снова повторяла воображаемую траекторию полета, и в это ожидание незаметно вливалось слабое дребезжание, напоминавшее переборы кузнечика. Белосельцев, поймав этот звук, выделял его, очищал от шелухи, от помех, настраивал слух на слабый тонкий сигнал, возвещавший о приближении самолета.

Самолет прошел в стороне, казалось, промахнулся, почти умолк. Быть может, умышленно миновал поляну, отказался от промежуточной посадки, проследовал напрямик. Но звук стал возвращаться, вытягивался из тишины металлической паутинкой, наливаясь стрекочущей силой. Самолет прозвенел за соседними вершинами, невидимый, удалялся, прочертив звуком ракурс своего удаления. Стихло, и Белосельцев испугался, что самолет не вернется. Летчик разглядел на земле отпечатки автомобильных колес, или отблеск оружия, или потный отсвет лица, или потревоженный минированием грунт или не обнаружил тайный условный знак, гарантирующий безопасную посадку.

Но звук вернулся, усилился, точно, ровно нацеленный на поляну. Белосельцев прямо перед собой, над деревьями, увидел самолет с крутящимися слюдяными пропеллерами. Он был белый, как тень. Увеличивался, покачивался, щупал крыльями воздух, примеряясь к посадке. Белосельцев по-звериному прижимался к земле, вытягивая шею в сторону белой, с красными линиями машины. Зафиксировал легкое, с приседанием на хвост, касание самолета о землю. Солнечный дымок сорванной колесами пыли. Затихание винтов с редеющими проблесками солнца. Бег машины через поляну, вдоль мелькающих деревьев, к тем белесым гривкам травы, где был заложен заряд.