– Пешком пойдем…

– Хорошо барышне-панне в ее двадцать годочков, а не мне при моей циркумференции мужицким манером путешествовать. Хотя что я говорю, в этих местах любого холопа на конягу станет, и только одни дворняжки пешком ходят. Чистая беда, истинный бог! Конечно, сидеть мы не засидимся, а пойдем, но когда ж мы дойдем до этой Золотоноши, а? Если даже на лошади удирать невесело, то пешком вовсе дело паршивое. С нами сейчас случилось самое скверное, что могло случиться. Седла придется бросить, а провиант на собственном горбу волочь.

– Я не допущу, чтобы ваша милость сам нес, и, что смогу, тоже понесу.

Заглобу такая самоотверженность обезоружила.

– Любезная моя панна, – сказал он. – Разве ж я турок или поганин допускать до такого? Разве ж для такой работы ручки эти беленькие, для такого стан этот стройный? Даст Бог, я и сам управлюсь, только отдыхать часто придется, так как, сроду будучи воздержан в еде и питье, заработал я себе одышку. Возьмем чепраки для ночевок да провианту малость, кстати, его немного и останется, ибо сейчас надо как следует подкрепиться.

Делать ничего больше не оставалось, и они принялись за еду, причем пан Заглоба, забыв про свое хваленое воздержание, делал все, чтобы будущую одышку предупредить. Около полудня они подошли к броду, которым, вероятно, время от времени пользовались и конные, и пешие, – на обоих берегах виднелись следы колес и конских копыт.

– Может, это и есть дорога на Золотоношу? – сказала Елена.

– Ба! Спросить-то не у кого.

Стоило пану Заглобе это сказать, как вдали послышались человеческие голоса.

– Погоди, барышня-панна, спрячемся! – шепнул Заглоба.

Голоса приближались.

– Ты что-нибудь видишь, ваша милость? – спросила Елена.

– Вижу.

– Кто там?

– Слепой дед с лирой. И парнишка-поводырь. Разуваются. Они сюда хотят перейти.

Спустя мгновение плеск воды подтвердил, что реку и в самом деле переходят.

Заглоба с Еленой вышли навстречу.

– С л а в а Б о г у! – громко сказал шляхтич.

– Н а в i к и в i к i в! – ответил дед. – А кто ж там такие?

– Люди крещеные. Не бойся, дедушка, держи вот пятак.

– Щ о б в а м с в я т и й М и к о л а д а в з д о р о в ’ я i щ а с т я.

– А откудова, дедушка, идете?

– Из Броварков.

– А эта дорога куда?

– Д о х у т о р i в, п а н е, д о с е л а…

– А к Золотоноше не выведет?

– Можно, п а н е.

– Давно ль вы из Броварков вышли?

– Вчера утречком, п а н е.

– А в Разлогах были?

– Были. Да только говорят, туда л и ц а р i п р и й ш л и, щ о б и т в а б у л а.

– Кто говорит-то?

– В Броварках сказывали. Тут один с княжьей дворни приехал, а что рассказывал, страх!

– А вы сами его не видели?

– Я, п а н е, ничего не вижу, я слепой.

– А паренек?

– Он видит, да только он немой, я один его и понимаю.

– А далече ли отсюда до Разлогов? Нам туда как раз и нужно бы.

– Ой, далече!

– Значит, в Разлогах, говорите, были?

– Были, п а н е.

– Да? – сказал пан Заглоба и вдруг схватил парнишку за шиворот.

– А, негодяи, мерзавцы, подлецы! Ходите! Разнюхиваете! Мужиков бунтовать подбиваете! Эй, Федор, Олеша, Максым, взять их, раздеть и повесить! Или утопить! Бей их, смутьянов, соглядатаев! Бей, убивай!

Он стал что было сил дергать подростка, трясти его и все громче вопить. Дед рухнул на колени, моля о пощаде; подросток, как все немые, издавал пронзительные звуки, а Елена изумленно на все это глядела.

– Что ты, ваша милость, вытворяешь? – пыталась она вмешаться, собственным глазам не веря.

Но пан Заглоба визжал, бранился, клялся всею преисподнею, призывал всяческие несчастья, бедствия, хворобы, угрожал всеми, какие есть, муками и смертями.

Княжна решила, что он в уме повредился.

– Скройся! – кричал он ей. – Не пристало тебе глядеть на то, что сейчас будет! Скройся, кому говорят!

Вдруг он обратился к деду:

– Скидавай одежу, козел, а нет, так я тебя сей же момент на куски порежу.

И, повалив подростка наземь, принялся собственноручно срывать с того одежду. Перепуганный дед поспешно побросал лиру, торбу и свитку.