— Да, — прозвучало в ответ.

Теперь уже Поланецкому не хватало слов, чтобы сказать, как он ей благодарен. Он только все крепче прижимал к губам ее руки и, не отпуская, привлекал ближе к себе. По жилам его вдруг пробежал огонь; он обнял ее и стал искать губами ее губы. Но она отвернулась, и он стал целовать ее в висок. В полутьме слышалось их прерывистое дыхание; наконец Марыня вырвалась из его объятий.

Спустя несколько минут горничная внесла зажженную лампу. Придя в себя, Поланецкий испугался собственной дерзости и с беспокойством взглянул на Марыню. Он был убежден, что оскорбил ее, и готов был просить прощения. Но, к радости своей, не заметил на ее лице никаких признаков гнева. Она потупилась, щеки ее пылали, прическа слегка растрепалась, все в ней выдавало смятение — она была точно в дурмане. Но то было сладостное смятение любящей женщины, которая понимает: жизнь ее вступила в новую полосу и требует от нее немалых жертв, но она идет на это по своей воле и желанию — любя, покоряется мужчине с полным сознанием его прав.

Поланецкий ощутил прилив нежности к ней. Ему показалось, он любит ее, как прежде, до смерти Литки. «Не нужно себя сдерживать, — подумал он, — стесняться своей доброты и нежности», — и снова почтительно поднес ее руку к губам.

— Знаю, что недостоин вас, это без слов ясно. Но, видит бог, все для вас сделаю, что в моих силах.

Марыня растроганно взглянула на него.

— Лишь бы вы были счастливы…

— Не быть с вами счастливым… невозможно. Я понял это еще в Кшемене. Но вы знаете сами, потом все расстроилось. Я думал, вы пойдете за Машко, и совсем истерзался!..

— Я сама в этом виновата, простите… милый Стах!

— Нет, недаром сегодня Васковский сказал: «Марыня — золото!» — с чувством воскликнул Поланецкий. — Это сущая правда. Все так говорят. И не просто золото — сокровище, драгоценный клад!

Ее добрые глаза заискрились смехом.

— Но не слишком ли тяжелый?..

— Не беспокойтесь, у меня достанет сил его нести… Вот теперь я знаю, ради чего жить.

— Я тоже… — отозвалась Марыня.

— Вам говорили, что я уже был сегодня у вас? Не застал и послал эти хризантемы. После вашего вчерашнего письма я сказал себе: это же просто ангел, надо бесчувственным чурбаном быть или безумцем, чтобы мешкать дольше.

— Я так встревожилась и огорчилась из-за этой дуэли. Скажите: правда, что все уже позади?

— Честное слово.

Марыне хотелось расспросить подробней, но вернулся Плавицкий: слышно было, как он покашливает в передней, ставит палку, снимает пальто. Открыв дверь, он увидел их вдвоем.

— Что это вы сидите тут рядком?

Марыня подбежала к отцу, обняла его за шею и подставила лоб для поцелуя.

— Как жених и невеста, папа!

— Что, что ты сказала? — отстранив ее, переспросил Плавицкий.

— Я сказала, — спокойно глядя ему в глаза, отвечала Марыня, — что пан Станислав сделал мне предложение, и я очень счастлива…

Подойдя к Плавицкому, Поланецкий крепко обнял его.

— С вашего, дядюшка, согласия и благословения…

С возгласом «Дитя мое!» Плавицкий неверным шагом отступил к кушетке и тяжело опустился на нее.

— Извините, — лепетал он, — это все волнение… Пустяки, не обращайте внимания… Дети мои… если вы нуждаетесь в моем благословении, от души вас благословляю.

И, благословляя их, разволновался еще пуще: Марыню он искренне любил. Голос его прерывался, и молодые люди разбирали лишь отдельные слова и обрывки фраз: «Какой-нибудь угол для меня… старику голову приклонить… который трудился всю жизнь… Сирота… Единственное дитя…»

Они наперебой его утешали и настолько в этом преуспели, что спустя полчаса старик хлопнул вдруг Поланецкого по плечу.

— Ах, разбойник! — сказал он. — Ты, стало быть, на Марыню виды имел, а я, грешным делом, думал, ты…

Остальное он договорил Поланецкому на ухо.

— Как вам такое могло в голову прийти! — воскликнул тот, покраснев. — Осмелься мне сказать это кто-нибудь другой…

— Но-но-но! — засмеялся Плавицкий. — Нет дыма без огня.

— У меня к вам просьба, — прощаясь в тот вечер с Поланецким, сказала Марыня. — Вы мне не откажете?

— Только прикажите.

— Я давно дала себе слово: если придет такой день, съездить вместе на могилу Литки.

— Ах, милая пани, — только и мог вымолвить Поланецкий.

— Что люди скажут, нам дела нет, ведь правда?

— Конечно! Неужто обращать внимание на пересуды? Спасибо вам от души, что подумали об этом. Милая моя пани… моя Марыня!

— Она, наверно, смотрит сейчас и молится за нас.

— Она — наша маленькая заступница.

— Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

— До завтра.

— До завтра, — повторил он, целуя ей руки. — До завтра, до послезавтра и каждый день… до самой свадьбы! — прибавил он шепотом.