— Нет, есть! Я видела.

— И чего ты их так боишься? — говорит Сидоренко. — Не стыдно тебе?

— Нисколько… Я, когда маленькая была, никого не боялась. Ни лошадей, ни собак, ни коров… и они меня не трогали и сами все за мной ходили. У меня даже лисенок жил… А как выросла, стала бояться… Мотя! Ну сходи…

Мотя поднимается.

— Вообще-то я тоже мышей не уважаю… Но, — заканчивает он, понизив голос, — чего для вас не сделаешь!.. Я на все готов…

…Он осторожно открывает дверь в кладовку.

— Выключатель слева, — шепчет Маришка.

Что-то щелкает. Вскрик. Снова щелчок, и снова вскрик, даже стон.

— Ой! Что там?

Мотя появляется в дверях. На его ноге защелкнувшаяся мышеловка, на руке — тоже. Он поворачивается, чтоб захлопнуть дверь, и мы видим, что на тыльной стороне Моти тоже висит большая крысиная западня. Но в свободной руке храброго матроса трофей — банка с перцем.

— Откуда там мышеловки? — удивляется Марианна.

— Я поставил, — говорит Сидоренко. — Только я их не на Мотю, а на мыша ставил.

Он отцепляет от дружка капканы. Марианна берет у Моти перец.

— Спасибо, Мотенька… А за твое геройство я тебя поцелую в лобик.

На мостике — капитан и старпом. Старпом смотрит в бинокль. Но обозревает он не морские дали: бинокль наведен на Маришку. Тем временем капитан размышляет вслух.

— По возвращении в Одессу я буду ходатайствовать о том, чтобы вам вернули звание капитана. Как вы на это смотрите?

В бинокль видна — возмутительно крупным планом — Маришка, целующая Мотю в лоб.

— Я на это смотрю крайне отрицательно, — машинально говорит старпом и опускает бинокль. — Простите, что вы сказали?

Но в этот момент раздается дикий крик:

— Полундра!

И опять:

— Полундра!

На досках палубы четкие следы тигриных лап. Совершенно белый от волнения, второй помощник капитана показывает на них пальцем. Сбегаются моряки. Полное остолбенение, ибо клетки заперты и все звери на местах.

Трясущийся Шулейкин опускается на колени, всматривается, зачем-то трогает следы пальцем, бормочет, заикаясь:

— А может, это не тигриный след…

— А чей? — спрашивает подоспевший капитан. — Человечий?

Шулейкин затравленно озирается. Вдоль цепочки тигриных следов, задрав хвост, идет по палубе полосатый котенок. Шулейкин показывает на него дрожащим пальцем.

— А может быть…

— Не стройте из себя дурачка! — гремит старпом. — Кто вам позволил выпускать тигров из клеток?

— И зачем? Пусть он скажет зачем? — кипятится капитан.

На лице Шулейкина отчаяние. И вдруг он выпрямляется, гордо выпячивает грудь и сжимает кулаки. Терять ему больше нечего.

— Да, — говорит он с достоинством. — Я это делаю! Каждую ночь.

Жуткая тишина. Шулейкин наслаждается ею.

В глазах у Маришки подозрительно веселые искорки.

— Да, товарищи! — говорит Шулейкин. — Тиграм надо гулять. Чтобы у них не было рахита. И ночью я их пасу… все равно у меня бессонница. Вот и все.

— Все? Нет, не все! — взрывается капитан. — Если вы еще раз выпустите их, я… я посажу вас в цепной ящик! Поняли?

В ящик, где хранятся якорные цепи!.. Боцман!

— Есть!

— Позаботьтесь, чтобы укротитель спал по ночам без просыпу! Под вашу ответственность!.. А вам, Олег Петрович, строгий выговор с занесением в личное дело. На судне пасутся тигры! Зоопарк!

Оскорбленные тигры хором заревели в своих клетках. Капитан заткнул уши и пошел прочь.

Он поднимается на мостик и вздрагивает. И здесь перед ним четкий отпечаток тигриной лапы.

Остатки капитанских волос поднимаются дыбом.

На мостик пыхтя всходит толстяк Шулейкин. У него под одной рукой свернут матрац, в другой чемодан.

— Я все осознал, — бормочет Шулейкин. — Я готов понести кару… Посадите меня под арест, до самой Одессы!.. Куда садиться? Где он, ящик?

— Убирайтесь вон вместе с вашими тиграми, — кричит капитан тонким голосом и хватается за сердце.

Страница вахтенного журнала судна «Евгений Онегин».