Зато с рабами можно было делать все, что угодно. Одним нравились юные мальчики, другие предпочитали молодых атлетов. Единственное, чего следовало, безусловно, избегать, это рецептивной позиции. По словам Сенеки-старшего, отца философа, для свободного мужчины рецептивная роль — позор, для раба — самый безусловный долг по отношению к хозяину, а для вольноотпущенника — добровольная моральная обязанность.

Гай Юлий Цезарь одинаково любил и женщин, и юношей, и был, по ироническому выражению Куриона-старшего, «мужем всех жен и женой всех мужей». Но того, что он в двадцатилетием возрасте позволил себе, видимо, за большие деньги, переспать с царем Вифинии Никомедом, ему не забывали всю жизнь. Даже собственные легионеры в шутку называли его «царицей Вифинской». Надо было обладать талантами Цезаря, чтобы этот позор не воспрепятствовал его политической карьере.

Обвинения в сексуальной связи с дядей и другими влиятельными мужчинами выдвигались и против юного красавца Октавиана Августа, который, по словам его политического соперника Марка Антония, «добился усыновления дядей ценою собственного бесчестья»; женственная внешность Октавиана увеличивала правдоподобие таких обвинений. Впрочем, Цицерон обвинял в том же «грехе» и самого Марка Антония.

Обвинения в связях с мужчинами или юношами были стандартными приемами римской политической риторики для дискредитации политических противников. Особенно изощрялся по этой части Цицерон, причем делал это совершенно цинично: когда речь шла о его друзьях, Цицерон их защищал, подчеркивая, что «это не преступление», тогда как, становясь обвинителем, он сразу же вываливал на стол целый ворох сплетен. Хотя сам Цицерон, по свидетельству Плиния-младшего, писал любовные стихи своему вольноотпущеннику Тирону, который был сначала его рабом, а потом секретарем и любовником.

Нормативная и бытовая римская эротика подчеркнуто бисексуальна: важен не пол партнера, а то, какое удовольствие он доставляет. Этот принцип формулируется совершенно открыто и по современным понятиям — цинично. Марку Антонию Светоний приписывает слова: «Какое значение имеет, куда или в кого ты это всунешь?».

Большинство римских поэтов готовы любить как женщин, так и мальчиков, это только вопрос предпочтения.

Страстная любовь Гая Валерия Катулла (87–54 до н. э.) к прекрасной «Лесбии», в которой узнавали жену Квинта Метелла Целера Клодию, не помешала поэту посвятить 4 стихотворения своей неразделенной любви к юноше Ювенцию. Тибулл, отчасти предвосхищая Овидия, сочинил стихотворное руководство по обольщению мальчиков, но его собственный опыт по этой части оказался не очень удачным: поэт жалуется на неразделенную любовь к юноше Марату, который предпочел ему более богатого поклонника. Проперций (I в. до н. э.) влюблен в женщину, но в грустную минуту желает своим врагам любить женщин, а друзьям — мальчиков, ибо подобные отношения — «спокойная река, где не бывает кораблекрушений: что может произойти в таком узком пространстве?».

У Квинта Горация Флакка (65—8 до н. э.), который жил и умер холостяком, есть «тысяча страстей для девушек и тысяча страстей для мальчиков», но эти страсти довольно спокойные. Другу, переживающему любовную драму, поэт советует утешиться в объятиях юной рабыни и раба, избегая сильной привязанности к ним.

Хотя мифологические образы однополой любви (Орфей, Ганимед, Аполлон и Гиацинт, Нарцисс и другие) из «Метаморфоз» Овидия стали источником вдохновения для позднейшей гомоэротики, сам поэт недвусмысленно предпочитал женщин. Напротив, болезненный и застенчивый холостяк Вергилий (70–19 до н. э.), любил исключительно юношей, особенно воспитанных им мальчиков-рабов Цебеса и Александра. Некоторые созданные им образы (например, пастуха Коридона), стали в дальнейшем знаковыми и даже нарицательными.

В поздней Римской империи традиционные крестьянские основы сексуальной морали среди господствующих классов были окончательно подорваны. Для императоров и их приближенных не было ничего запретного. Из двенадцати цезарей, биографии которых составил Светоний, связей с мужчинами не имели только двое, многие из этих связей были вызывающе-садистскими. Все эти истории, естественно, не вызывали добрых чувств в народе.

Единственный император, который пытался возродить благородные традиции греческой любви, — Адриан (76—138). Разносторонне образованный человек, поклонник греческой культуры, много лет живший в Афинах, Адриан проводил нерепрессивную политику, а его главной привязанностью была любовь к юному красавцу греку Антиною, которого император спас во время охоты на львов в Ливии. Когда Антиной утонул, купаясь в Ниле, император повелел обожествить его, основал в его честь город Антинополис и поставил его статуи и бюсты во всех больших городах Империи. Вряд ли новый культ пришелся по вкусу его подданным, однако образ Антиноя, запечатленный во множестве скульптур, стал популярным символом юношеской красоты и изящества, которых не может разрушить даже преждевременная смерть.

Сексуальные излишества были не единственной и не самой важной частью императорской экстравагантности, но именно они символизировали в глазах населения всеобщее падение нравов и разложение общества. Реакцией на это было усиление аскетической морали, ориентированной на самоконтроль и сексуальное воздержание, к которому призывали влиятельные школы эллинистической философии (неоплатоники, эпикурейцы, киники и стоики). Эллинистические и римские медики, например, Гален, со своей стороны, доказывали, что сексуальные излишества ослабляют силы и подрывают здоровье мужчины. Бесплодная и не связанная с семейными ценностями однополая любовь выглядела одновременно противоестественной, безнравственной и опасной. Все это наложило отпечаток на сексуальную этику раннего христианства.

Христианское отношение к однополой любви было продолжением традиций, с одной стороны, иудаизма, а с другой — поздней античности. В принципе, аскетическое христианство осуждает все виды чувственности, однополая любовь — только частный случай общего запрета. В отличие от Ветхого завета, ранние христианские тексты вообще не упоминают ее, сам Христос никогда не высказывался по этому поводу.

В Евангелии от Матфея есть один стих, который обычно истолковывается как «антисодомитский».

Загадочное негреческое слово «рака», переведенное в русском каноническом тексте Библии как «пустой человек», по мнению специалистов, еврейское rakha (мягкий), которое могло подразумевать женственность и слабость, а заодно и пассивную гомосексуальность, тогда как греческое moros, переводимое как «безумие» или «глупость», означало мужскую гомосексуальную агрессию. В переводе на современный язык, этот текст просто запрещает обзывать людей «пидорами», считая такие слова крайне обидными. Апостол Матфей лишь воспроизводит характерное для эллинистического иудаизма осуждение гомосексуальности, причем «активная» карается строже, чем «пассивная».