В документах 70-х годов XIV в., относящихся ко времени после восстания в 1372 г. населения Торжка совместно с новгородцами против наместников тверского великого князя Михаила Александровича, находим данные о «товаре», который упомянутый князь «порубил», а также о «товаре», который был в «Торшку взят в полон» [1369] . Наконец, вспоминается «грабежь», который «ученился… на Волзе», и «товар», «что… пойман у новъгородьскых купець и у новоторскых из лодеи рубежом…» И вслед за всеми этими сведениями в мирном договоре князя Михаила Александровича с Великим Новгородом идет стереотипная фраза: «а гостю гостити с обе половине без рубежа» [1370] .

И в данном случае, как и в только что рассмотренном выше, скупые указания документального материала проливают свет (пусть скудный) на классовые противоречия в Новгородской земле, в Торжке, в Поволжье, вылившиеся в движение городской бедноты и крестьянства против феодалов и богатого купечества. В то же время опять достаточно рельефно выступает тормозящая роль политической раздробленности с типичными для нее феодальными войнами и усобицами для развития межобластного товарооборота.

Важным экономическим фактором, предопределившим объединение Новгорода с другими русскими землями в конце XV в., было то обстоятельство, что новгородское население нуждалось в хлебе, привозимом из Северо-Восточной Руси. Хорошо известно, что прекращение этого подвоза было одним из средств, к которому прибегали суздальские, тверские, московские князья, желая заставить новгородское правительство принять те или иные выдвигаемые перед ним политические предложения. В 1312 г. князь Михаил Ярославич тверской, начав войну с Великим Новгородом, прежде всего перерезал своими войсками торговые к нему пути («…не пустя обилья в Новгород, а Торжек зая, и Бежичи, и вся волость…») [1371] . Эта война продолжалась с некоторыми перерывами вплоть до смерти тверского князя. И характерно, что в мирном договоре с Михаилом Ярославичем московского великого князя Юрия Даниловича и Великого Новгорода одним из существенных пунктов является требование возобновить подвоз хлеба в Новгород и разрешить туда свободный проезд купцам из Суздальской земли: «А гости всякому гостити без рубежа; а ворота ти отворити, а хлеб ти пустити, и всякыи ти гость пустити в Новъгород; а силою ти гостя в Тферь не переимати». Это же обязательство повторяется в договоре Великого Новгорода с великим князем Борисом Александровичем 40-х годов XV в. [1372]

В 1471 г., уже совсем накануне включения Новгородской земли в состав единого Русского централизованного государства, организованный Иваном III поход на Новгород имел для местного населения примерно те же самые последствия, что и новгородско-тверская война 1312–1316 гг. К Новгороду прекратился подвоз хлеба, и там начался голод: «…хлеб дорог, и не бысть ржи на торгу в то время, ни хлеба, только пшеничный хлеб, и того пооскуду». Когда же между новгородским и московским правительствами был заключен Коростынский договор, положение в Новгородской земле изменилось, на рынке появились зерновые продукты, цены на них упали: «…бысть в Новегороде всякого блага обильно и хлеб дешев» [1373] .

Конечно, все сложные обстоятельства длительной борьбы между Московским княжеством и Новгородской феодальной республикой требуют специального исследования. Но в общем комплексе причин, обусловивших падение Новгорода, нельзя не уделить известного места и кровной потребности местного населения в нормальных экономических связях с другими русскими землями в целях регулярного подвоза хлеба.

О развитии торговых отношений между Московской и Тверской землями можно в какой-то мере судить по договорам московских и тверских князей XIV–XV вв. В них имеется несколько, по большей части стандартных, повторяющихся из одной грамоты в другую, пунктов. Во-первых, декларируется обязательство князей разрешать поездки по территории своих владений купцам, приезжающим из других владений: московские купцы могли беспрепятственно ездить в Тверскую землю, тверские — в Московскую («а путь им дати чист…», «а меж нас людем нашим и гостем путь чист без рубежа»). Особо оговаривается свобода проезда через Тверское княжество в Московское для новгородских и новоторжских купцов: «А гостем и торговцем Новагорода Великого, и Торжку, и с пригородеи дати ти путь чист без рубежа сквозе Тферь и Тферьскии волости». Последний пункт указывает на то, что с ростом торговых связей между Новгородом и Московской Русью объективно становилось невозможным экономическое и политическое развитие вне системы этих связей для Тверской земли. Во-вторых, московско-тверские докончальные грамоты декларируют традиционную систему застав (мытов) на торговых путях и устойчивую шкалу взимаемых с купцов таможенных и проезжих пошлин, лишая князей права вносить в эту систему какие-либо нововведения («А мыта ти держати и пошлины имати по старой пошлине оу наших гостей и оу торговцев… А мытов ти новых и пошлин не замышляти»). В-третьих, в договорных грамотах, оформляющих отношения между правителями Москвы и Твери, устанавливаются нормы поборов с купцов, переезжающих из одного княжества в другое, и с товаров, ими перевозимых, причем делается оговорка, что с тех, кто «поедет без торъговли», пошлины не берутся. Наконец, в-четвертых, в некоторых договорных грамотах имеется специальный пункт о штрафе («промыте»), налагаемом на того, кто «объедет, мыт». При этом оговаривается, что штраф не взимается в том случае, если при проезде купца через мыт там не окажется мытника («мытника оу завора не будет») [1374] . Очевидно, появление подобного пункта в рассматриваемых документах вызывалось самой жизнью; надо думать, не редки были случаи, когда купцы во избежание излишних платежей прокладывали для себя нелегальные пути, минуя те дороги, по которым были расставлены мыты.

Анализ московско-тверских докончаний дает право на те же самые выводы, которые вытекают из разбора соглашений Великого Новгорода с тверскими и московскими князьями. Противоречивые пункты междукняжеских договоров по вопросам межобластной торговли соответствуют противоречивому характеру исторической действительности. Традиционно переписываемые на протяжении столетий статьи договорных грамот о таможенных заставах, о торговых и проезжих сборах, о штрафах за попытки миновать установленные мыты и т. д. сложились в период господства не только экономической, но и политической раздробленности. Но жизнь, как всегда, оказывалась сильнее всяких юридических норм и вносила в них поправки. Торговля между русскими землями росла, и этот рост был фактором, влиявшим на экономическую политику правительств отдельных русских княжеств не только с точки зрения запросов и интересов княжеской казны. Конечно, фискальные сборы не могли не интересовать князей, стремившихся их увеличивать. Но развитие межобластных торговых связей было явлением, важным для дальнейшего роста всей экономики страны. И это обстоятельство не могло не влиять на торговую политику князей. В поощрении ими торговли между русскими землями (обязательства не устраивать новых мытов, пропускать через границы своих княжеств гостей, едущих из других русских земель, и т. д.) нельзя усматривать одни фискальные мотивы. Объективными предпосылками возникновения подобных статей докончальных княжеских грамот было развитие товарного обращения (хотя и при низком уровне товарного производства), оказывавшего влияние на мероприятия князей в области экономической политики.

Все выше сказанное можно повторить и применительно к соглашениям по вопросам торговли, фигурирующим в договорах московских и рязанских князей XIV и XV вв. и свидетельствующим о росте торговых отношений между Московской и Рязанской землями. И здесь мы встречали обязательства князей довольствоваться сбором таможенных и проезжих пошлин по давно установленной норме на старых заставах, не устраивать новых застав и не увеличивать традиционные размеры сборов с купцов и товаров («а мыты ны держати давныи пошлый, а непошлых мытов и пошлин не замышляти»). И здесь детально указываются принятые нормы обложения за торговые операции и эти нормы запрещается повышать [1375] .

Интересно докончание великого князя московского Василия II с князем суздальским Иваном Васильевичем 1448 г., в котором имеется следующее условие: «А гостем нашим всего нашего великого кияженья гостити и торговати в твоей вотчине, в твоей державе, доброволно, без зацепок и без пакости» [1376] . Указанное докончание возникло в период большой феодальной войны, приведшей на некоторое время к реставрации политической самостоятельности Суздальско-Нижегородского княжества. В договоре Василия II с суздальским князем Иваном Васильевичем 1448 г. эта самостоятельность снова подвергается ограничению. И тем не менее в него включается пункт о свободном проезде гостей через владения обоих князей, типичный для междукняжеских отношений того периода, когда политическая раздробленность еще существует, хотя развитие товарного обращения и преодолевает ее сковывающее действие. Таким образом, статья о «добровольной» межобластной торговле в грамоте 1448 г. представляла собой своеобразный рецидив тех правовых норм, которые регулировали товарооборот в условиях политически раздробленной Руси, — рецидив, вызванный восстановлением на некоторое время этих условий там, где они ранее уже были ликвидированы.

В связи с ростом торговых отношений между русскими землями отдельные феодальные центры вели борьбу за пути, по которым эти сношения совершались. Московское княжество боролось с Рязанским за овладение торговым путем по Оке и Дону, с Тверским — за укрепление в верховьях Волги. Интенсивно шла борьба между московскими и новгородскими феодалами за торговые пути на Север, где их привлекали как земли, так и значительные богатства пушнины.

О той роли, которую играли в торговле (и особенно во внешней торговле) Руси меха, добываемые в северных районах, очень красочно и образно говорится в Житии Стефана Пермского. В своей полемике с христианским миссионером местный «кудесник» хочет доказать, что благодаря покровительству языческих богов население Севера обеспечено промысловыми угодьями для ловли рыбы, для добычи мехов. «Миози бози», «мнози поспешницы», говорит кудесник, «нам дають ловлю и все, елико есть в водах, и елико на воздухе, и елико в блате, и в дубровах, и в борех, и в лузе, и в порослех, и в чащах, и в березнике, и в сосняге, и в елняге, и в рамении, и в прочих лесех; и все, елико на древесех, белкы, или соболи, или куници, или рыси, и прочаа ловля наша…» Продукция охотничьих промыслов попадает в центр Руси. Из мехов, добытых на Севере, выделываются одежды, в которых красуется знать. «…Не нашею ли ловлею и ваши князи и бояре и велможи обогощаеми суть, в ня ж облачатся и ходять, и величаются, подолы риз своих гордящеся?..» Наконец, меха попадают на внешний рынок, вывозятся в Золотую орду, Константинополь, Ливонию, Литву. «Не от нашей ли ловля и во Орду посылаются и досязають даже и до самого того мнимого царя, но и в Царьград, и в Немцы, и в Литву, и в прочаа грады и страны и в далняа языки» [1377] .