Жгите кофе в пароходных топках. Жгите кукурузу вместо дров — она горит жарко. Сбрасывайте картофель в реки и ставьте охрану вдоль берега, не то голодные всё выловят. Режьте свиней и зарывайте туши в землю, и пусть земля пропитается гнилью.

Это преступление, которому нет имени. Это горе, которое не измерить никакими слезами. Это поражение, которое повергает в прах все наши успехи. Плодородная земля, прямые ряды деревьев, крепкие стволы и сочные фрукты. А дети, умирающие от пеллагры [5] , должны умереть, потому что апельсины не приносят прибыли. И следователи должны выдавать справки: смерть в результате недоедания, потому что пища должна гнить, потому что её гноят намеренно.

Люди приходят с сетями вылавливать картофель из реки, но охрана гонит их прочь; они приезжают в дребезжащих автомобилях за выброшенными апельсинами, но керосин уже сделал своё дело. И они стоят в оцепенении и смотрят на проплывающий мимо картофель, слышат визг свиней, которых режут и засыпают известью в канавах, смотрят на апельсинные горы, по которым съезжают вниз оползни зловонной жижи; и в глазах людей поражение; в глазах голодных зреет гнев…»

«Результатом затяжного экономического кризиса, — констатировал в своём отчётном докладе XVII съезду партии („Съезду победителей“) о работе ЦК ВКП(б) в 1934 году руководитель Советского государства И. В. Сталин, — явилось небывалое доселе обострение политического положения капиталистических стран как внутри этих стран, так и между ними. Усиление борьбы за внешние рынки, уничтожение последних остатков свободной торговли, запретительные таможенные пошлины, торговая война, война валют, демпинг и многие другие аналогичные мероприятия, демонстрирующие крайний национализм в экономической политике, обострили до крайности отношения между странами, создали почву для военных столкновений и поставили на очередь войну, как средство нового передела мира и сфер влияния в пользу более сильных государств…

<…> Ещё больше обостряется, ввиду действия тех же факторов, внутреннее положение капиталистических стран. Четыре года промышленного кризиса истощили и довели до отчаяния рабочий класс. Четыре года сельскохозяйственного кризиса разорили вконец неимущие слои крестьянства не только в основных капиталистических странах, но и — особенно — в зависимых и колониальных странах. Это факт, что, несмотря на всякие статистические ухищрения, имеющие своей целью преуменьшение числа безработных, количество безработных по официальным данным буржуазных учреждений доходит в Англии до 3 млн, в Германии до 5 млн, в США до 10 млн, не говоря уже о других странах Европы. Добавьте к этому частично безработных, количество которых превышает десяток миллионов, добавьте миллионные массы разорившихся крестьян, — и вы получите приблизительную картину нужды и отчаяния трудящихся масс. Народные массы не дошли ещё до того, чтобы пойти на штурм капитализма, но что идея штурма зреет в сознании масс, — в этом едва ли может быть сомнение…»

Солнечным утром 17 октября 1932 года нога нашего героя ступила на землю Туманного Альбиона.

Если бы Аристотель читал доклад товарища Сталина «Съезду победителей», то, возможно, признал бы его правоту. Столицу Альбиона сотрясала невиданная с довоенных времён забастовка безработных рабочих и примкнувших к ним разорившихся фермеров, клявшихся в любви к королю Георгу V и проклинавших правительство, девальвировавшее старый добрый фунт стерлингов. (В тот день, кстати, Великобритания расторгла торговый договор с Советским Союзом.)

Для Аристо «лакмусовыми бумажками» ситуации в Лондоне (самом дорогом городе мира, как считалось в Буэнос-Айресе) стали обед в ресторане на Пиккадилли, обошедшийся всего в полтора фунта, молоденькая белокурая проститутка (явно начинающая, неискушённая в платной любви), обошедшаяся в три фунта за ночь, и обилие коммерческой информации, сообщавшейся всюду, от центральных газет до стен и заборов. Тысячи агентств и агентов по купле-продаже всего, что только можно купить и продать, заполонили Лондон, показавшийся нашему герою колоссальным термитником.

К сожалению, нам немногое известно о том историческом вояже 26-летнего предпринимателя, в который он отправился на свой страх и риск, захватив все свои сбережения — 600 тысяч долларов. Факт тот, что Онассис оказался в нужное время в нужном месте. Шесть канадских сухогрузов тоннажем от 8500 до 10 тысяч тонн, стоивших два миллиона долларов каждый, в Лондоне он умудрился купить не за 12 миллионов, а в 100 раз дешевле (!) — за 1 миллион 200 тысяч долларов. В учебниках по бизнесу эта сделка и по сей день значится беспрецедентной, одной из самых невероятных в истории.

Сам он потом шутливо рассказывал Марии Каллас: «Когда я прилетел в Лондон, корабли шли за бесценок, по цене „роллс-ройсов“. И мне ничего не оставалось, как только прикупить несколько. Я в Лондоне много чего накупил, например, отличный твидовый пиджак, фетровую шляпу, мне там многое понравилось, так что вернулся с пустыми карманами. Отменный был шопинг. С него, собственно, всё и началось».

Отвергнув предложения многочисленных крюинговых агентств, Онассис сам производил крюинг, то есть набирал команды, беседуя с каждым кандидатом по отдельности, расспрашивал о родителях, о детстве, предыдущих работах, торговался, убеждал, что ситуация ныне тяжёлая, как и повсюду, и платить почти нечем, но перспективы блестящи.

О феноменальной памяти Онассиса среди моряков его флотилии ходили легенды. Он, например, будучи владельцем самого крупного частного флота XXвека, мог прилететь вертолётом на один из своих танкеров, находящихся далеко в океане, и как бы между прочим поздравить, притом почти на любом языке, какого-нибудь рядового члена команды с днём рождения, называя по имени, осведомиться, не родила ли его жена и как чувствует себя тёща и помогли ли дедушке пилюли от подагры… Подозревали подвох, пытались выяснить, у кого он мог разузнать столь личностную информацию, но объяснений не находили, кроме одного — феноменальной природной памяти хозяина.