Фредерик засмеялся. Она щелкнула его по носу.

— Не смейся, — сказала она. — Это правда. Такого, как ты, нет. Нет нигде в целом свете… О, я теперь стала другой, Фред. У меня не очень-то получается думать обо всех этих вещах и поступать правильно, пока еще нет, но я постараюсь. И у меня получится, обещаю тебе.

Они устроились на каминной решетке и шептались чуть слышно.

— А я говорил, что люблю тебя? — спросил он. — Я полюбил тебя с той самой минуты, как впервые увидел: ты шла по той ужасной дороге, вдоль кентского побережья, а за тобой — миссис Холланд. Ты помнишь палатку, в которой ты пряталась?

— Я помню все. О, Фред, как долго…

Он опять поцеловал ее, на этот раз очень нежно, и загасил свечу.

— Какие мы счастливые, — сказал он.

— Мы это заслужили, — прошептала она, лежа в его тесных объятиях.

Карета мистера Уиндлсхэма остановилась у дома 47 на Гайд-парк Гейт и, когда он вышел, свернула к конюшне позади особняка.

Он отдал слуге пальто и шляпу; минуту спустя его провели в просторный кабинет.

— Ну? — сказал Аксель Беллман, сидевший за письменным столом.

— Он там. В кухне на столе лежали карты. Конечно, они могли просто играть, но карты лежали так, словно кто-то показывал фокусы. Как только я вошел, она убрала их. А когда я закинул словечко о Шотландии, молодой человек непроизвольно бросил взгляд на лестницу.

— Все остальное готово?

— Все готово, мистер Беллман.

Тяжелое лицо финансиста чуть заметно изменилось, на нем появилось некое подобие улыбки.

— Очень хорошо, Уиндлсхэм. Хотите выпить со мной стаканчик бренди?

— Вы очень добры, мистер Беллман.

Беллман разлил бренди, оба взяли стаканы, и Уиндлсхэм сел, аккуратно расправив фалды фрака.

— Ну как, они попались на твое предложение? — спросил Беллман.

— О, нет. Ни на секунду. Но это заняло их внимание на то время, которое было необходимо. — Он пригубил бренди. — Знаете, мистер Беллман, — продолжал он, — эти двое действительно произвели на меня большое впечатление. Очень жаль, что нельзя строить планы вместе с ними.

— Слишком поздно, Уиндлсхэм, — сказал Аксель Беллман, садясь все с той же улыбкой. — Слишком, слишком поздно.

Джим не мог уснуть.

Макиннон тихонько посапывал на раскладной кровати у двери; этот звук приводил Джима в ярость, так и хотелось запустить башмаком. До чего же самодовольный тип! Ну да, он действительно внес свою толику в сражение, но с какой стати храпеть про это! Джим лежал без сна и проклинал все на свете.

Конечно, тут дело было отчасти в леди Мэри. Этот поцелуй… И знать, что такой миг, необыкновенный и неожиданный, никогда больше не повторится! Любовь к ней терзала его. Как могла она выйти замуж за… О, только не думать об этом; все безнадежно.

Раненая щека тоже не давала покоя. Что уж там делал доктор, он не мог себе представить, но рана жгла огнем, пульсировала и болела так, что впору было орать. Только мысль об ударе, которым он уложил Харриса, приносила некоторое облегчение.

Но было и еще кое-что. Что-то было не так. Весь вечер он ломал над этим голову и, наконец, сообразил, откуда это снедавшее его беспокойство. Маляры. И дело не в том, что они были ему незнакомы, — нет, просто они выглядели как-то не так, не похожи были на маляров. У них было все, что положено для работы, и одеты они были как надо, но почему-то казалось, что они только перетаскивают свои причиндалы с места на место и просто дожидаются, когда он уйдет.

Нет, что-то было не так.

Черт возьми, тут какая-то несуразица! Кто собирался платить им? Кто просил их наводить чистоту? Какое такое благодарное правительство явится сюда и заставит их принять деньги за сверхурочные труды? Все эти подлецы, гниды, подонки — Беллман, Уитхем, Макиннон, вся эта их компания, будь они прокляты…

О сне не могло быть и речи. Нервы были напряжены до предела, как если бы он узнал, что в комнате бомба с уже тлеющим бикфордовым шнуром, но никак не мог найти ее. Все его чувства сверхъестественно обострились: посапывание Макиннона терзало нервы словно рашпилем, постельное белье казалось раскаленным, ресницы лежали на щеках тяжелым грузом… Невыносимо. Нет, теперь уж ему не заснуть.

Джим перебросил ноги с кровати на пол, нащупал шлепанцы. Сейчас он спустится вниз, на кухню, займется пьесой, выпьет чашку чая. Макиннон повернулся во сне, когда Джим перешагнул через его кровать, бормоча in sotto voce [10] , что он думает о нем, о всяких фиглярах и о шотландцах вообще. Джим снял с крючка на двери халат и вышел на лестничную площадку.

Он тихо закрыл за собой дверь и — потянул носом воздух.

Да, что-то было не так. Он бросился к окну, что бы выглянуть во двор, и рывком раздвинул шторы.