— Моим ножом можно резать скалу. В крайнем случае пророем туннель. Это займет много времени, и я надеюсь, что нам не придется этого делать, но такая возможность есть. Не волнуйся.

— Да. Ты прав. Конечно.

Но она посмотрела на него с тревогой. Он выглядел совсем больным, лицо у него осунулось от мучений, под глазами были темные круги, руки дрожали, а из раны опять сочилась кровь; в общем, его вид был под стать ее внутреннему состоянию. Вряд ли они долго протянут без деймонов. Она почувствовала, как затрепетал внутри ее собственный дух, и крепко обняла себя. Ее грызла тоска по Пану.

Однако духи, эти бедные существа, опять столпились вокруг: они, особенно дети, не могли оставить Лиру в покое.

— Извините, — сказала одна девочка, — вы же не забудете нас, когда вернетесь назад, правда?

— Нет, — ответила Лира, — никогда.

— И вы про нас расскажете?

— Обещаю. Как тебя зовут?

Но бедная девочка ужасно смутилась: она забыла. Она отвернулась, пряча лицо, а какой-то мальчик сказал:

— Наверное, лучше забыть. Я тоже забыл свое имя. Те, что пришли сюда недавно, пожалуй, еще помнят, кто они. А некоторые дети здесь уже тысячи лет. Они не старше нас и забыли все подчистую. Кроме солнечного света. Его все помнят. И еще ветер.

— Да, — подтвердил другой, — расскажи нам о них!

И все дети наперебой стали просить Лиру рассказать им о том, что они помнили, — о солнце, ветре и небе, — и о том, что забыли: например, как играют в разные игры; и она повернулась к Уиллу и зашептала:

— Что мне делать, Уилл?

— Рассказывай.

— Я боюсь. После того, что случилось недавно… с этими гарпиями…

— Говори им правду. А гарпий мы не подпустим.

Она взглянула на него с сомнением. Если честно, ее тошнило от страха. Она вновь обернулась к духам, которые толпились вокруг нее все тесней и тесней.

— Пожалуйста! — шелестели они. — Ты же только что оттуда! Расскажи, расскажи нам! Мы хотим послушать о мире!

Невдалеке от них было дерево — просто мертвый ствол с белыми, как кости, ветвями, торчащими в промозглом сером воздухе, — и, поскольку Лира очень устала и опасалась, что не сможет одновременно идти и говорить, она двинулась туда, собираясь под ним сесть. Духи заволновались и расступились перед ней.

Когда они уже подходили к дереву, Тиалис опустился к Уиллу на руку и жестом попросил его нагнуться поближе.

— Гарпии, — тихо сказал он. — Они возвращаются. Их все больше и больше. Держи нож наготове. Мы с дамой постараемся не пускать их к вам как можно дольше, но ты должен быть начеку.

Незаметно, чтобы не встревожить Лиру, Уилл расстегнул ножны и положил руку на пояс. Тиалис снова улетел, а Лира тем временем добралась до дерева и села на толстый корень.

Вокруг нее сгрудилось так много мертвых — полных надежды, с широко раскрытыми глазами, — что Уилл попросил их чуть-чуть отступить и не напирать так; но Роджеру он позволил остаться рядом с девочкой, потому что тот не сводил с нее глаз и слушал как завороженный.

И Лира начала рассказывать о мире, который знала.

Она рассказала им о том, как они с Роджером залезли на крышу Иордан-колледжа и нашли грача с перебитой лапкой и как они выхаживали его, пока он не смог летать снова; и как они исследовали винные погреба, где все было покрыто толстым слоем пыли и затянуто паутиной, и выпили канарского, а может, токайского, она не разобрала, и какие они стали пьяные. И дух Роджера слушал, охваченный гордостью и жгучей печалью, кивал и шептал: «Да, да! Именно так все и было, это чистая правда, клянусь!»

Потом она рассказала им все о великой битве между оксфордскими детьми и детьми кирпичников.

Сначала она описала Глины, постаравшись вспомнить о них все, что могла: широкие охряные карьеры, черпальные ковши, печи, похожие на огромные кирпичные ульи. Она рассказала им об ивах на берегу реки, листья у которых с обратной стороны сплошь серебряные; рассказала, как после нескольких солнечных дней подряд глина растрескивалась на большие красивые куски с глубокими щелями между ними и как приятно было засовывать в эти щели пальцы и медленно поднимать пластину сухой грязи, так чтобы она получилась как можно больше и не сломалась при этом. А снизу она была еще мокрая — самое то, чтобы кидаться в людей.

Описала она и запахи в тех краях: дым при обжиге кирпичей, гниловатый запах тины с реки, когда дул юго-западный ветер, теплый аромат печеной картошки, которую ели кирпичники; и журчание воды, весело бегущей в ямы по специальным желобам, и медленное густое чмоканье, когда отрываешь ногу от раскисшей земли, и тяжелое мокрое шлепанье затвора в насыщенной глиной воде.

Пока она говорила, играя на всех их чувствах, духи подходили все ближе, жадно впитывая ее слова, вспоминая время, когда и у них была плоть и кровь, нервы и ощущения, и надеясь, что она никогда не перестанет.