Шрифт:
Беспомощный и напуганный, он все чаще и чаще искал уединения и все дольше молился. За год жизни с ним молодая Буйносова если и не полюбила его, то научилась жалеть.
Ей больно было видеть его осунувшееся, побледневшее лицо, седые волосы и бороду и вечную растерянность. Вокруг царя никого не осталось. Ближайшие бояре постыдно бросили его, народ не любил, враги теснили, и только одна оставалась у него надежда, на своего племянника.
Уже целый год длится борьба, и не видно конца ей. Изнемогающая лавра держалась и зиму, и весну, и лето. Держатся и люди московские, и все держатся только одной надеждой — близится князь Скопин!.. Поддерживаемые этой надеждой москвичи безропотно сносили все бедствия…
А в тушинском стане была уже тревога. Князь Скопин шел победоносно вперед, разбивая и рассеивая высланные против него отряды. И везде, где ни проходил он, толпы горожан освобожденных городов, крестьяне приветствовали его восторженными криками, и, кто мог, присоединялся к нему. Испуганный Сапега отправил часть своих сил преградить ему путь, но этот отряд был смят и рассеян, и едва десятый спасся от гибели…
Лавра немного вздохнула.
Темрюков медленно поправлялся от тяжелой раны. В бреду ему все время казалось, что над ним склоняется светлый ангел и у него лицо Ксеши. Он в бреду простирал к ней руки и шептал:
— Прости! Прости!..
Грезилось ему и лицо приемной матери, и он стонал от сердечной боли. Когда он пришел в себя, первое, что бросилось ему в глаза, было лицо Ксеши. Он отвернулся и закрыл глаза.
— Испей, Ванюша, — прошептал милый голос.
Темрюков только крепко сжал веки, и из-под его ресниц, быть может в первый раз в жизни, покатились слезы.
Но мало-помалу он осваивался со своим положением. Он узнал, что Ксеша уже замужем за Ощерой, и, к удивлению, это известие не поразило его. Его исстрадавшееся сердце как-то вдруг потеряло свои безумные страсти, и новое тихое чувство вселилось в него. Когда он встал с постели, это был другой человек. Еще слабый, гуляя рука в руку со своей «милой сестрой», он приходил в ужас от тех нечеловеческих страданий, какие переживали неустрашимые защитники лавры. Он видел, как медленно умирали люди от постоянного недоедания, видел обезумевших от боли и болезней людей, видел десятки трупов, ежедневно хоронимых в братских могилах. Люди ходили как тени… Уныло звонили колокола… Казалось, что идет вечная панихида…
Он ухитрялся отказываться от своей порции, чтобы накормить мать и сестру. Никто не поминал о прошлом, но не было проклятия, какого Темрюков не призывал бы на свою голову. Часто, глядя на стан Лисовского и Сапеги, он скрежетал зубами и готов был ринуться туда, но он еще едва ходил.
Монастырские запасы истощались, люди подозрительно и враждебно смотрели друг на друга. Все чаще и чаще стали повторяться в лавре убийства из-за куска хлеба. Ксеша едва ходила, отдавая свою порцию больным и убогим.
В одну темную ночь Темрюков скрылся. Ушла с ним и сотня воинов Долгорукова…
Не встретя в обычный час Темрюкова, Ксеша разволновалась. Узнала об этом и Федосья Тимофеевна, и черные сомнения снова закрались им в душу. Их успокоила Ульяна.
— Полно, Ксешенька, — сказала она, — ведь с ним Сорока.
Эти слова успокоили всех. И действительно, через день вернулся Темрюков, веселый и радостный. Как вихрь влетел он в монастырские ворота, обстреливаемый поляками. Перед ним гнали целое стадо скота, и лошади вскачь везли телеги с кулями муки и крупы.
Ксеша обняла и поцеловала Темрюкова.
Шли дни, и осажденные заметили, что их враги действуют что-то вяло. Уже почти беспрепятственно ходили иноки за водой и дровами. Какой-то перебежчик принес вести, что идет Скопин…
Лавра ожила. Стали петь молебны. Скоро разнеслись вести, что юный князь при Клязьме разгромил тушинские полчища и скоро придет в Москву. Странно пустел польский стан. Однажды, гуляя с Ксешей по монастырской стене, Темрюков увидел большой отряд человек в шестьсот, с обозом, спокойно двигавшийся почти под носом у осаждавшей армии. Всматриваясь ближе, Темрюков увидел, что этот отряд направляется к лавре. Он различил впереди всадника на кровном черном аргамаке. Он напряженно смотрел и вдруг увидел, как из лагеря вылетел конный полк и бросился на обоз.
— Дьяволы! — крикнул Темрюков, и прежде чем Ксеша опомнилась, он уже был внизу, и через несколько мгновений из ворот монастыря вылетел отряд под его предводительством.
Ксеша с замиранием сердца следила за битвой. Темрюков перерезал путь полку и открыл путь отряду. Обоз погнали вперед, но всадник на черном аргамаке с частью своего отряда бросился на помощь Темрюкову.
Ксеша видела, как рассыпался конный полк, и в эту минуту всадник-предводитель пошатнулся в седле. Она видела, как Темрюков подхватил его на свою лошадь и весь отряд помчался назад. Ксеша облегченно вздохнула. Широко распахнулись монастырские ворота, сперва влетел обоз, за ним Темрюков. Это была помощь, присланная Сытиным.
Не в силах сдержать свою радость, Ксеша подбежала к воротам, и первое, что бросилось ей в глаза, было бледное лицо ее мужа, которого бережно и нежно держал на своем коне Темрюков.
Она вскрикнула и бросилась к нему.
— Не мучься, он жив, он только ошеломлен, — торопливо произнес Иван Петрович, у которого у самого текла по лицу кровь…
XVII
В Тушинском лагере царила тревога. Скопин, этот грозный призрак, уже стоял в Александровской слободе, прославленной Иоанном IV. Готовился последний удар. Даже среди поляков началось брожение.