— Изволь, изволь…

Рваный козырекъ закуриваетъ папиросу и продолжаетъ:

— Въ нашей губерніи, ваше благородіе, народъ самый политичный, потому что, почитай, совсмъ дома не живетъ, а все либо въ Петербург, либо въ Москв. Кто въ буфетчикахъ, кто въ артельщикахъ, кто по лавкамъ въ прикащикахъ. Теперича вс самые что ни на есть именитые купцы — вс ярославцы. И везд наши… Нтъ такого города, значитъ, чтобы ярославцевъ не было. Одинъ нашъ ярославецъ даже въ арапской земл Бразиліи былъ.

— Врешь? какъ-же онъ туда попалъ?

— Хмльной попалъ. Былъ онъ, значитъ, въ Петербург на бирж при нагрузк, зашелъ на корабль этотъ самнй, да и заснулъ въ уголк, потому сонъ сморилъ, — хвативши былъ крпко, шнапсъ тринкенъ, значитъ. Только просыпается — глядь, анъ ужъ окіанъ море и береговъ не видать. Заревлъ онъ и ну проситься у капитана обратно, а капитанъ ему: нтъ, говоритъ, другъ любезный, коли, говоритъ, ты на корабль попалъ, такъ и позжай съ нами, такъ какъ мы теперь въ Бразилію демъ и семь тысячъ верстъ отъхали. Ну и привезли въ Бразилію. Хотлъ онъ хать обратно — тыщу рублевъ требуютъ, потому тридцать три тысячи верстъ. Гд мужику такія деньги взять? Туда-сюда, и остался тамъ на прожитіи, Христа ради побираясь. Женатый былъ; въ деревн жена и двое ребятъ остались. Ну, извстно, человкъ къ баб привычный; крпко загрустилъ безъ бабы. А тамъ въ Бразиліи этой бабы хоть и есть, только черныя такія и серьгу въ ноздр носятъ. Думалъ, думалъ онъ да и ршилъ: что жь, хоть и черная баба, а все Божій даръ. Взялъ да и женился, потому такое положеніе есть, кто тридцать тысячъ верстъ отъдетъ отъ своего мста, то закону препона полагается и при живой жен жениться можно; женился на черной баб, и пошли у нихъ дти полублыя. Только съ бабой онъ, значитъ, живетъ, а самъ все помышляетъ, какъ-бы въ Россею… Кажиный день выходитъ на берегъ моря и какъ завидитъ корабликъ, — сейчасъ кричитъ: братцы мои, нтъ ли межъ васъ земляковъ ярославцевъ, повезите въ Россею за дарма. Кричалъ, кричалъ, и что жь ты думаешь, ваше благородіе, нашлись ярославцы — довезли. Хотлъ въ т-поры и жену свою черную съ ребятишками взять и на корабль ихъ привезъ, да т, какъ увидали на корабл икону, такъ и шарахнулись отъ страха въ море и перетонули. И какъ только онъ, ваше благородіе, пріхалъ въ Питеръ, — сейчасъ его за своевольную отлучку въ Сибирь.

— Да ты не сочинилъ эту исторію?

— Зачмъ сочинять, ваше благородіе; отъ сродственниковъ этого мужика слышалъ.

— Еще разъ тебя прошу: не называй меня ни бариномъ, ни благородіемъ, и въ доказательство теб, что я не баринъ, а мужикъ, мы съ тобой на станціи выпьемъ по стакану водки.

— Станція Колпино! возглашаетъ черезъ нсколько времени кондукторъ.

Поздъ остановился.

— Такъ выходи на платформу, тамъ выпьемъ водки! Пригласи, кстати, и твоего товарища, что на гармоніи игралъ, говоритъ молодой человкъ въ фантастической поддевк и выходитъ изъ вагона.

— Эй, гармонія! кричитъ надорваный козырекъ. Пойдемъ со мной! Тиролецъ этотъ, что со мной сидлъ, водку пить зоветъ!

1874