Рано в субботу, 6 февраля 1725 года, после бессонной ночи, пошел Самуил в церковь и весь «в смятенном духе» стал на клирос.

— Чего ты не ходишь в школу? — совершенно некстати обратился к Самуилу стоявший подле него иеромонах Афанасий, — если ты не станешь в школу ходить, как прежде сего хаживал, и префект тебя побьет по-прежнему…

— Иет, ныне не пойду, — отвечал Выморков, — тогда был царь, а ныне иной.

— Опять тебя бить станут, и ежели ты в другоряд будешь так говорить, и за то срубят тебе голову.

В это время вышел из алтаря на клирос канархистр Дионисий.

— Вот Самуил не хочет в школу ходить, — пожаловался вошедшему Афанасий.

Дионисий стал бранить «леностнаго» школьника. Школьник, со своей стороны, выбранил учителей, да тут же выпало от него несколько резких слов и на долю рязанского митрополита Стефана Яворского. «Вот учат все они нас, а сами не то творят», — говорил Самуил.

— Да ведь ты в школу ходишь по указу, и как ты не пойдешь? Ведь обучать будут по прежним указам?

— Чьи указы были… Кои кто указы писал, тот издох… исчез… черт его взял… и указы те его пропали же, топери все сызнова пойдет. А который еретичество ввел, рязанский Стефан, и тот пропал же, а еретичество еще не вывелось.

— Слышите, братцы, что Самуил говорит-то? — сказал Дионисий, обращаясь к другим монахам, стоявшим на клиросе, и вслед затем пощечина, отвешенная канархистром поносителю, заградила ему уста. Дионисий пошел затем с клироса читать седальны, выговаривая про Самуила: «Проклятый он богомолец, беду нам с такими словами сделает… ведь коли известить на тебя, — заметил он Самуилу, — ведь что будет-то тебе?»

— Мертвого его (Петра I) не боюсь, — не унимался Выморков, — а тебе, Дионисий, нет чести в том словеси…

— Эй же собака! — заметил казначей Сильвестр, выслушав после заутрени рассказ отца Дионисия о происшедшей у него сцене с Самуилом.

Все уже монахи стали смотреть на него, как на зачумленного, с минуты на минуту ожидая, что его арестует инквизитор, которому Дионисий, по настоянию других монахов, собирался о всем донести; но всего этого Самуил либо не страшился, либо не замечал; по крайней мере, он нимало не сдерживал своего языка.

В воскресенье, пред вечернею, на несколько минут зашел в келью Петра и Савватия сожитель Выморкова, Леонтий Балановский, поп из церкви великомученицы Екатерины, что во дворце вверху. В ожидании вечернего благовеста поп вельми, ради праздника, шумный сел на лавку; никого кроме Самуила в келье не было. И, сидя на лавке, как бы про себя заговорил поп Леонтий с сожалением и со слезами о смерти государя.

— А кончина императору случилась, — продолжал Леонтий, обращаясь к Выморкову, — случилась от запору жестокой каменной болезни; слышал я это на площади в разговоре, неведомо от каких людей, шед мимо…

— Он меня бил, — вдруг заговорил в ответ на сожаления попа Самуил, — бил он меня чрез префекта!..

— Полно врать-то, били тебя злые дела, а государь этого не знал.

— Повелено за царя Бога молить, — продолжал говорить Самуил, — каков бы он ни был, якоже Христос научает: «любите враги ваша» и проч., а как царь умрет без исправления, то уже (да будет) проклят… А он подлинно умер, не простясь (не покаявшись), а в Писании ведь сказано: елико свяжете на земли, будет связан и на небеси, и проч.

— Криво ты толкуешь! — закричал поп Леонтий.

Самуил стал утверждать, что говорит сущую правду, и тут же задумался о том, как необходимо и вполне согласно со словом Писания предать покойника проклятию.

Выбранился поп, но в это время загудел благовест к вечерне, и он поспешил в церковь, где и стал за правым клиросом. Самуил поместился в толпе монахов на клиросе. Леонтию скоро довелось увидать следующую сцену.

Иеромонах Иосиф Дробницкий напомнил Самуилу относительно хождения в школу. Самуил в ответ выбранил Стефана Рязанского: «Лгал он, да и пропал!»

Иосиф отвечал на это болтуну — ударом кулака.

— За что ты его бьешь? — заметил архимандрит Иоакинф, стоявший неподалеку от клироса.

Монахи объяснили, что Самуил бранит Рязанского.

— Ну, так и бейте его хорошенько, — заключил отец Иоакинф.

Рано утром, в чистый понедельник, после заутрени и пред часами, в келье наших приятелей собрались для разделу денег, собранных в ящик в церкви, все иеромонахи и иеродиаконы. Дележ кончился, и некоторые, для «посмеяния», видя, в каком исступленном состоянии находится Самуил, стали над ним подшучивать. Тот, все погруженный в думы о необходимости предать проклятию покойника, брякнул пред всеми присутствующими: