Шрифт:
Красивая Эмилия Васильевна озабоченно смотрит на него, а затем спокойно и не спеша готовит ему холодный компресс на сердце.
С компрессом на груди Евгений Аркадьич начинает хлопотать около елки и убирает ее, очень искусно работая тонкими пальцами. А спокойная Эмилия Васильевна идет заниматься своим деревенским гусем.
Приближаются сумерки, и к обеду приходят гости — барышня-хохлушка и молодой немец.
За обедом едят много. Жареный гусь из имения долгое время высится на блюде, несмотря на огромные розданные порции.
Из другой комнаты светится елка, увешанная самыми; причудливыми безделушками. К обеду подается коньяк, но настоящего праздничного веселья не создается.
Евгений Аркадьевич рассказывает анекдоты из своей деревенской деятельности: как он судил крестьян, как он расправлялся с мордвой, «с которой иначе нельзя».
Девушка-хохлушка несочувственно смотрит на него, но молодой немее все время добродушно улыбается.
Расходятся. Молодой немец идет домой и пишет родным поздравления на красных, раскрашенных открытках. Его комната поражает своей белизной и чистотой, — совсем больничная палата. Изредка он прислушивается к кашлю молодой девушки, и лицо его становится каким-то бессмысленно-нежным. Потом опять принимается за писание и лукаво улыбается.
Вдруг шаги и стук в дверь: Эмилия Васильевна, Евгений Аркадьич, ряженые. Плотные формы Эмилии Васильевны всячески протестуют против тесного военного костюма, который она напялила на себя.
— Эх, на тройке бы! — истерически восклицает муж. Жена пользуется моментом и говорит:
— Милый, поедем в деревню. Там и покатаемся всласть!..
На зов приходит молодая барышня-хохлушка. (Ее усиленно звал Евгений Аркадьич.)
Он предлагает ей танцевать. Она отказывается, смеется и кутается в шаль.
— Я так давно не думала о танцах!..
— Скажите, — обращается к немцу Евгений Аркадьич. — Ведь у вас сегодня будни? Ваш Новый год был тринадцать дней тому назад по новому стилю.
Немец, который твердо решился не выходить сегодня из праздничного настроения, отвечает ликующим тоном:
— О, нет! Я ведь не из Германии, а из Прибалтийского края. У нас старый стиль!
— Разве вы не из Швабии?
«Швабия» почему-то приводит немца в состояние несколько раздраженное.
— Я родился в России.
Больные любят ссориться. Кроме того, им, как и всем людям, хочется иногда поиздеваться над слабейшим.
— Может быть, и в России. Но почему у вас чухонское произношение и несколько монгольский тип?
— В вашем языке и в вас самих, — выпаливает немец, — много монгольского! Ведь вы — татары. Да, да, татары.
— Пусть так! — говорит Евгений Аркадьич. — А скажите, Давно ли вы закрыли свою булочную в Риге?
— Вы русский грубиян! — орет немец.
— Ну, ну, Эйтель-Тэйтель. Не ругайся! А не то я…
Они уже стоят друг против друга в самых угрожающих позах.
Сжатые кулаки немца, желтые и костлявые, напоминают два детских черепа.
Он тяжело дышит. Его успокаивает молодая барышня. Между тем и Евгений Аркадьич схватился за сердце. Улыбавшаяся за минуту пред тем Эмилия Васильевна уводит мужа вниз.
Они возвращаются к себе в комнату.
Поговорив с взволнованной барышней, я спускаюсь к ним и сижу в кресле.
Зажигают елку, раздают подарки, угощают конфектами. Но в этом доме нет детей, а без детей на елке, как бы это выразиться помягче, скучно…
Авиация
Перед одним из полетов к авиатору подошли три дамы: пожилая брюнетка, молодая шатенка и юная блондинка.
Пожилая брюнетка сказала:
— Ах, не летайте сегодня. Сегодня вы непременно разобьетесь. Такое уж у меня предчувствие… Авиатор сухо ответил:
— Благодарю вас за ваше предупреждение или… пожелание. Но летать буду.
Авиаторы ужасно упрямый народ — и дам не слушаются.
Другая дама — молодая шатенка вручила авиатору десяток апельсинов и сказала:
— Когда вы будете на высоте трех километров над Землей, очистите один апельсин и бросьте мне половинку. Нам обоим будет сладко: вам где-то под облаками, мне — на земле. Как будто между нами не было никакого расстояния!
Авиатор ответил:
— Апельсин — это можно… Точно так же, как ответил бы:
— Пиренеи — это можно. Странный народ — господа авиаторы. Третья дама, юная блондинка, как третья из сестер а сказке, высказала самое скромное желание:
— Покатайте меня, господин авиатор. Две предыдущие дамы даже не дали авиатору ответить ей.