Шевердин Михаил Иванович
Шрифт:
— Хм, — просипел Касымбек, — не шуми! Крепкий удар! Острый нож!
— Месть! Месть! — взвыл Иргаш. Он метался, как безумный. — Я отомстил. Я прирезал паршивую собаку.
До сознания Иргаша сейчас ничего не доходило, он упал на землю, и всё тело его сводили судороги. Касымбек наклонился и вырвал из его руки нож.
— Ещё порежешься, мальчик, — усмехнулся он.
Иргаш тупо смотрел на него.
— Болван ты, — сказал Касымбек и, вскинув бородку, покосился на труп, нелепо завалившийся в очаг, с перекинутыми через его стенки ногами в мягких сапогах. — Один Чандра Босс знал, что дальше делать, один он знал смысл слов. Он звено цепи. Ты сломал звено цепи. Теперь связь дел и событий оборвалась. Делу ислама ты, Иргаш, принёс вред.
— Он мне причинил стыд, и я кровью смыл стыд.
— Э, да ты совсем дурак. Я дело тебе говорю!
Только теперь Иргаш стал приходить в себя. Он глянул на труп Чандра Босса, и неприятный зуд пополз по его спине. Привычка убивать не вытравляет страха перед жертвами. Труп явно внушал страх Иргашу, и он, поёживаясь, точно от холода, пробормотал:
— Где моя лошадь? Я уеду.
— А что ты скажешь господину Мохтадиру Гасан-эд-Доуле Сенджаби?
— Пусть провалится в преисподнюю.
— Скорее он тебя, Иргаш, туда отправит. Руки у него длинные.
Затравленным зверем Иргаш глянул на ворота конюшни, где стоял его жеребец.
— Не забывай, Иргаш и я тоже рука господина.
Иргаш вздрогнул. Он совсем обмяк, обессилел. Руки его повисли, как плети, рубаха на груди намокла.
— И я знаю, что надо делать с такими, как ты.
Видя, что Иргаш молчит, Касымбек сказал:
— Тебя схватят сейчас, разденут догола и посадят на кол. И ты будешь подыхать жалкой смертью и день и ночь и ещё день. Ты знаешь это?
— Знаю, — едва шевельнул губами Иргаш.
— И ты знаешь, что у меня нет иного выхода. Если меня спросит Мохтадир Гасан-эд-Доуле Сенджаби: «Слушай, Касымбек, что ты сделал с убийцей?» Что я скажу? Неужели он поверит, если я скажу: «Этот проклятый убийца убежал»? «Как убежал? Из твоей курганчи убежал? Не верю! Ты, Касымбек, такой же убийца, как и Иргаш! Эй, возьмите его!» — скажет Мохтадир.
Иргаш даже не поднял голову. Он громко сглотнул слюну.
— И тогда меня посадят на кол! — добавил Касымбек.
Иргаш молчал.
— Но я великодушен. Мне жаль, если из-за какой-то английской собаки погибнет такой могучий джигит... — Помолчав, он спросил: — У тебя есть золото?
С готовностью Иргаш протянул Касымбеку кошелёк.
— Э нет, дёшево ты ценишь себя и свою душу. Ты дашь мне триста червонцев. Пиши расписку, — Касымбек наклонился к резному шкафчику, стоявшему у деревянного помоста, где он сидел, и вынул калямдон. — Пиши.
— Да, ты поедешь и привезёшь сюда свою... Видно, она красавица, коль ты убил из-за неё англичанина.
— Но она жена моя,— ужаснулся Иргаш.
— Ты дашь ей развод... Она оказалась плохой женой, и ты дашь ей развод.
— Но... я не отдам её...
— Отдашь!
— Я убью её!
— Не посмеешь! Слушай, мальчик, что я говорю. С тобой поедут мои махрамы в горы. Ты передашь им верблюдов и груз.
— Но... Я сражался за них... я убивал. И меня могли убить.
— Ты передашь им всё... Понял?..
— Это несправедливо.
— Это выкуп за жизнь англичанина.
Глаза Иргаша бегали, он то прижимал руки к груди, то отнимал их.
— Я скажу господину, что он, — и Касымбек, поморщившись, мотнул головой в сторону очага, — умер... скажем, от... почечных колик, а? Но если ты не исполнишь...
— Будет исполнено, — со стоном Иргаш поклонился Касымбеку.
— Не вздумай замахнуться на меня... Я не таким, как ты, обрезал нить жизни.
Снова Иргаш поклонился, хотя глаза его искали нож,
— Повтори, что господин Мохтадир велел сказать этому, — и Касымбек мотнул головой в сторону очага.
— Он приказал передать: «Пусть скачет к Энверу, передаст письмо, и с богом да начинают!»
— Дай мне письмо.
— Зачем оно вам?—Иргаш испуганно посмотрел на очаг. В сумерках нелепо торчали сапоги и, казалось, шевелились.
— Пойди принеси его.
— Но оно в руке, а вдруг он... он меня... схватит.
— Ты же сам говорил: удар беспощаден. Принеси сейчас же.
Медленно, очень медленно, едва передвигая ноги, Иргаш доплёлся до очага. Он долго стоял над телом, не решаясь прикоснуться к нему. На измазанном, почти чёрном лице Чандра Босса смотрели из темноты широко открытые, словно удивлённые, глаза.