Когда из-за леса вынырнула луна, в зарослях буйной травы показалась тоненькая человеческая тень — то был Майяри: испуганно озираясь, он выставил вперед свое копье; Жан-Малыш не сдержался, тяжко вздохнул, и мальчик заметил его, подошел, опустился на колени и заплакал горючими слезами, которые одна за другой капали на щеки поверженного друга. Наш герой твердо решил не открывать глаза: ведь его беде нечем уже помочь. Но мало-помалу слезинки исподволь просочились ему в душу, утешительным бальзамом омыли сердце, и, подняв веки, он спокойно уселся рядом с потрясенным мальчиком, вырвал копье из груди и улыбнулся.

Рана закрывалась на глазах: ее узкие, уже сомкнувшиеся края слабо кровоточили. Жан-Малыш соскреб с тропы немного земли и тщательно замазал ею шрам. Мальчик смотрел как зачарованный на это диво. Потом, мотнув головой, будто хотел стряхнуть насевших на лоб комаров, он отвел взгляд от груди чудом исцеленного и вновь пригласил его в свою деревню, где он будет либо гостем короля, если этому не воспротивятся его подданные, либо пленником, хотя в этом случае, добавил он взволнованно и нежно, он и сам окажется в дружеском плену у Жана-Малыша…

И они вместе канули в ночь, в серую зыбь дрожащей на ветру высокой травы…

Они держались подальше от тропы и далеко стороной обходили деревни, которые Майяри знал наперечет: он мог назвать любую, всего лишь взглянув на небо; иногда мальчик застывал на месте, принюхивался, раздувая свои нежные широкие ноздри жеребенка, а потом уверенно шагал дальше. Шел он быстро, вприпрыжку, и десятки золотых колец у него на голове, казалось, притягивали лунный свет и сияли, как рой светлячков. Притворяясь уставшим, Жан-Малыш оперся на плечо друга, но, немного погодя, вновь перешел на свой обычный шаг. Мальчик промолчал, а чуть позже Жан-Малыш снял с его плеча и ружье, и пороховницу, и котомку матушки Элоизы — все это мальчуган забрал с собой, когда они отправились в путь; Майяри только вздохнул и начал подробно объяснять, что должен рассказать Жан-Малыш жителям деревни, если он не хочет, чтобы его забросали камнями как нечистую силу…

Честно говоря, кротко объяснял мальчик, после того, как он увидел эту ужасную рану, смыкавшуюся, точно губы, он не знал, считать Жана-Малыша живым или мертвым, но ему вообще-то все равно, ведь теперь чужестранец его добрый, верный товарищ. А вот другим будет не все равно, ведь их-то не вытаскивали из пасти льва, с улыбкой добавил мальчуган, и поэтому им просто-напросто нужно сказать, что Жан-Малыш поднялся из владений мертвых, чтобы соединиться с племенем своих предков. Этому они поверят легче всего: незнакомец пришел издалека, он долгие годы бродил по подземным лабиринтам, и, когда оказался под той страной, где родился его дед, он попробовал было появиться на свет через живот женщины из племени Сонанке. Но чрево женщин Сонанке отказалось его принять, и потому он выбрался на поверхность через пещеру, высоко в горах, в двух-трех днях ходьбы от места встречи с Майяри. Главное — не забыть: их чрево не пустило его, отпихнуло обратно под землю, задолго до того, как мужчины подняли на него копья, потому-то он и воспылал на Сонанке звериной яростью, такой яростью, что готов воевать с ними.

— Воевать?

— Война кончилась, это так, но случается, что какой-нибудь вождь Сонанке, наслушавшись про былые сражения, впадает в ярость и переходит реку. Мы называем это войной, хотя убитых почти не бывает. Это лишь дань прожорливому зверю…

— Что ж, придется повоевать, — сказал Жан-Малыш.

— Не смейся, чужестранец, ведь еще не известно, что тебя ждет. Мы с уважением встречаем путника, который садится под деревом старейшин, но убиваем всех колдунов, откуда бы они ни пришли, в каком бы обличье ни были. Поэтому прежде всего запомни: ты выбрался на поверхность через горную пещеру, ты пришел к нам дорогой человека, а не колдовским путем…

— А разве мертвый, по-вашему, человек? — удивился Жан-Малыш.

Пропустив мимо ушей этот вопрос, который, казалось, он принял за простой подвох, мальчик запрокинул назад голову и устало опустил руки:

— Прошу тебя, не говори ты со мной, лишь бы поболтать, нас сейчас примет мой отец-король, и я не хочу, чтобы тебя убили…

— За что же меня должны сегодня убить? За то, что во мне течет кровь Сонанке, которые убили меня еще вчера?

— Зря ты смеешься, ох, зря, ты ведь знаешь, о чем я говорю: ты пришел сюда не человеческим путем и, когда я увидел тебя на тропе, копье глубоко сидело в твоей груди… Скажи, кто же принял за тебя тот смертельный удар, может быть дерево?

— Ночной ветер…

— Ночной ветер? — восхищенно произнес Майяри.

— А еще — одна звезда…

— Звезда? А какая?

— Нет, не звезда, а мой пояс, — честно признался чудом исцеленный, — пояс, который достался мне от деда когда-то могущественного человека…

— Ну да!.. — недоверчиво протянул мальчик.

И добавил, чуть-чуть снисходительно:

— Друг мой, напрасно ты шутишь такими вещами Может быть, в ваших краях о них и не знают. Но здесь всем нам грозит опасность пострашнее, чем копья Сонанке, потому что она невидима. Среди нас живут люди, человеческий облик которых скрывает кровожадного упыря. Они могут погубить тебя своим колдовством, а потом превращаются в гиену, в грифа или в какую-нибудь другую хищную тварь и вместе со своими собратьями гложут по ночам на кладбище твое мертвое тело… Змея, ужалившая тебя в пятку, наседка, что бродит вечером с цыплятами среди домов, севшая на крышу сова — все они на самом деле могут оказаться злыми духами…

— А как вы их узнаете? — тихо спросил Жан-Малыш.

— Как раз по их свойству превращаться в зверей, чтобы по ночам высасывать у людей души…

— Значит, тот, кто может превратиться в зверя или птицу, и есть колдун?

— Да, это верная примета, правда, бывают исключения, только очень-очень редко — скажем, твой предок Гаор получил свои крылья от богов. Но есть еще один признак: они совсем не чувствуют боли. Когда их ловят, они поручают свою душу дереву, и, если ты хочешь, чтобы они испытали боль, нужно бить не их, а это дерево… Поэтому, когда мы будем в деревне, тебе придется сделать вид, будто твоя рана причиняет тебе страдания, — закончил Майяри, лукаво взглянув на друга, — иначе все подумают, что ты из тех, кому не по вкусу молоко и хлеб…