Сердечная атмосфера товарищества. Замкнувшись в своем почти добровольном одиночестве, Гамлиэль питал романтическое благоговение перед дружбой, которую возвел в культ. Она стала его страстью, его якорем, смыслом его существования. Его защитным кругом, его баррикадами. Трагедия Моисея и Сократа, часто говорил он, состоит в том, что они имели учеников и соратников, а не друзей. Он любил цитировать самые прекрасные страницы Цицерона, посвященные дружбе, вспоминать Мудреца Талмуда, который провозгласил: «Дружба или смерть!», или хасидского Учителя, считавшего, что «Бог не только Судья и Отец своих творений, Он друг их». Вот почему, думал Гамлиэль, нет более ужасной смерти, чем смерть дружбы: в траур по ней облекается сам Господь.

— Эй, признавайся, — воскликнул уже пьяный Диего, опрокинув очередной стакан, — отчего у тебя такой пасмурный вид? Что с тобой случилось, Гамлиэль? Неужели твои кораблики утонули в ванной?

Гамлиэль вместо ответа пожал плечами.

— Сегодня у меня настроение смеяться, — крикнул Диего. — А ну-ка, друзья! Кто рассмешит меня, тому ставлю выпивку!

Тогда Гамлиэль рассказал историю, которую будто бы услышал недавно от одного еврейского литератора, пишущего на идише:

— Вы знаете анекдот о мальчике, которому идиот папаша велит закрыть дверь, потому что снаружи холодно, а тот с невинным видом спрашивает: «А если я закрою дверь, снаружи станет тепло?»

Яша отмахнулся с наигранным отвращением.

— Гамлиэль, Гамлиэль, за кого ты нас принимаешь? За безграмотных невежд? Мы читали Шолом-Алейхема до тебя…

— Выпьем за здоровье Шолом-Алей-алея, — вмешался Диего, который притворялся, будто не может правильно выговорить имя еврейского юмориста, автора «Скрипача на крыше».

— Да ведь он умер почти сто лет назад, — со смехом возразил Болек.

— Тогда выпьем за его воскресение, — парировал Диего.

— А эту историю вы знаете? — начал Болек. — Один мужчина видит во сне голую женщину, которая стоит прямо у его постели. «Кто вы такая? — кричит он. — И что вы здесь делаете?» А она ему преспокойно отвечает: «Ты это у меня спрашиваешь? Разве это не твой сон?»

— Выпьем за голую женщину наших снов! — возгласил Диего, подняв стакан.

— В какой-то польской или румынской деревне, — стал в свою очередь рассказывать Яша, — одному бедолаге удалось найти работу: община назначила его своим официальным наблюдателем, призванным оповестить народ о приходе Мессии. Конечно, говорили ему, жалованье у тебя небольшое, но зато служба пожизненная!

Не уклоняясь от курса, Диего вновь наполнил свой стакан вином.

— Выпьем за здоровье наблюдателя! И… Мессии.

Гамлиэль, который совсем не пил, заметил:

— Разве Мессия не здесь, в каждом из нас? Каждый раз, когда мы помогаем несчастному беженцу раздобыть документы, разве не становится любой из нас его Спасителем?

— Выпьем за здоровье всех нас! — сказал Диего.

Затем, обтерев рот тыльной стороной ладони, добавил:

— У меня тоже есть история. Помню, в Марселе, в самом начале войны, нас собралась горстка друзей из Интернациональных бригад. Все мы сбежали из французских лагерей для интернированных и простаивали в очередях в разных консульствах. Одному из нас, самому удачливому, удалось получить визу в Тьерра-дель-Фуего, на юге Аргентины. «Но это же далеко», — сказали ему. А он так удивился: «Далеко откуда?»

Этот анекдот вернул друзей к повестке дня. Как бывало всегда, они обменялись впечатлениями, планами и сведениями из личных дел беженцев или тех, кто просил убежища. У каждого из них были свои подопечные.

Болек зачитал только что полученное письмо из деревни близ Бердичева: человек по имени Залман, последний еврей своей общины, хотел эмигрировать в Израиль или Соединенные Штаты, чтобы дать еврейское образование детям. Но перед ним встала дилемма: «Если мы останемся здесь, они вырастут вдали от своего народа. Если же мы уедем, как быть с еврейским кладбищем, с нашими мертвыми, которых охраняю только я?»

Яша знал Бердичев: подростком он побывал там со своими родителями. Его дедушка и бабушка, убитые карателями из Einsatzgruppen, были горячими приверженцами хасидского движения, к числу самых ярких лидеров которого принадлежал рабби Леви-Ицхак.

— Дед посвятил ему целое исследование, — сказал Яша, убежденный атеист, и в тоне его прозвучала ирония пополам с печалью. — Нечто вроде Песни песней в честь этого Учителя, который посмел вчинить иск Творцу мира за страдания, выпавшие на долю его народа. Однажды, во время празднования Кипура, он пригрозил Господу, что перестанет трубить в Шофар, если Тот не положит этому конец. Поразительный человек, этот рабби! Я бы скорее поверил в него, чем в его Бога.

Диего поднял свой стакан:

— Выпьем за его здоровье!

Гамлиэль почувствовал, что должен вмешаться:

— Как может еврей не любить этого отважного рабби? Но твоя история, Яша, на этом не заканчивается: высказав Господу все, что лежало у него на сердце, он стал петь самую прекрасную, самую трогательную из наших молитв — Кадиш.

Наступила долгая пауза. Потом Болек спросил:

— Что мне ответить последнему еврею из деревни близ Бердичева?

Тут между «Сионскими мудрецами» завязался долгий спор: Яша отстаивал право мертвых на защиту, Гамлиэль — право юных на образование. Диего выдвинул компромиссное решение: предложить еврею нанять гоя из местных, чтобы тот сторожил кладбище. Комитет покроет эти расходы. И расходы на его эмиграцию.