Он уселся на водительское сиденье, а для меня охранник открыл заднюю дверь. Когда мы выехали из деревни, я заметила, что Халид развернул зеркало так, чтобы меня видеть. И каждый раз, когда я набиралась смелости встретиться с ним взглядом, в его темных глазах было такое напряжение, что меня словно обдавало жаром. Мне хотелось, чтобы поездка эта длилась вечность. Но увы, это было невозможно.

Правда, добравшись до дому, я утешилась тем, что мои коллеги еще не вернулись, и, значит, нам с Халидом выпал счастливый случай вместе выпить чаю в саду – наедине в доме нам, разумеется, оставаться было нельзя, и пришлось устроиться снаружи, там, где все могли нас видеть. Охранники, впрочем, держались на расстоянии, и мы смогли даже поговорить на этот раз друг с другом без лишних собеседников.

Пока мы сидели там, попивая чай и вертя в руках печенье, Халид рассказал мне немного о своей жизни – о том, как он, став достаточно взрослым, чтобы удержать в руках оружие, отправился вместе со своим отцом воевать с русскими; как семья его, увидев, что свобода обернулась гражданской войной, в гневе и неверии переехала в Пакистан; как он вернулся, чтобы воевать снова – с талибами, пришедшими к власти; как он попал в плен, попытавшись однажды ночью пробраться обратно в Пакистан.

Он провел в тюрьме талибов в Кандагаре шесть долгих месяцев, Фавад, и его каждый день били там электрическим кабелем по ступням. Он и сейчас страдает от этих побоев – ноги порой сводит такая сильная боль, что он почти не может ходить.

В конце концов Халиду удалось бежать – при помощи сочувствующего охранника и больших денег, пошедших на подкуп; он убежал в Иран с еще одним человеком, который потом погиб, когда их машина подорвалась на мине. Халид, на удивление, отделался лишь синяками, а его несчастного товарища разорвало на части.

Из Ирана Халид отправился в Узбекистан, встретился там с некоторыми руководителями Северного альянса и согласился принять участие в их войне, помогая чем может через свои контакты в Пакистане. К несчастью, из-за этого, видимо, и убили его жену и дочь.

Их смерть причинила ему такое горе, рассказывал Халид, что жить не хотелось, но нужно было заботиться об оставшихся сыне и дочери. Он очень любил свою жену, понимаешь. Они были двоюродными братом и сестрой, но с самого детства росли вместе, и, когда взрослые поняли, что они друг друга любят, им разрешили пожениться – редчайший случай в Афганистане. И дочь свою он любил – она была первым ребенком – и очень гордился ею, потому что она была умной девочкой.

Ты, верно, можешь себе представить, в какую ярость привело Халида их убийство. Он перебрался обратно в Афганистан, на постоянную базу, чтобы сражаться до смерти, если понадобится. И когда талибы убежали и скрылись в горах Тора-Бора, он преследовал их и там.

И только когда война закончилась, и духу талибов и Аль-Каиды не осталось, он вернулся домой, в страну, которую любил, – почтив память своей жены и дочери местью за них.

Пока он рассказывал все это, Фавад, я была как зачарованная – Халид сделал в своей жизни так много по сравнению со мной, столько видел… на моей родине о таких вещах знают лишь по книгам. В моих глазах он был настоящим героем, невероятно храбрым и благородным. И когда этот человек открылся передо мной, ввергнув в изумление своими рассказами, он вдруг неожиданно сказал, что любит меня.

Сначала я рассмеялась ему в лицо, чего он, по-видимому, не ожидал, а потом сказала, что это невозможно, – мы знаем друг друга каких-то пять минут, и этого слишком мало, чтобы успеть полюбить кого-то по-настоящему. Но он сказал в ответ: «Я не шучу, Джорджия, я знаю свое сердце, и сердце говорит мне, что я тебя люблю». И тогда я поняла, что с этим мужчиной хочу провести всю оставшуюся жизнь.

После того разговора видеться с ним при таком количестве посторонних людей, глазеющих на нас, стало просто невыносимо, ведь все что мы могли – это обмениваться взглядами. Но время шло, и все как будто начали что-то замечать и давать нам возможность проводить вдвоем все больше и больше времени, и наконец я поверила, что его слова – не просто слова, и сказаны были от всего сердца.

Это было настоящее волшебство, Фавад, – наши разговоры допоздна, то в саду под фонарями, то на плоской крыше под звездами. Все было так красиво – и сияние звезд, и огромная луна, озаряющая небо, и… сам Халид, конечно.

«Видишь эту звезду, что подошла к луне совсем близко? – спросил он однажды. – Ты подобна этой звезде, а я подобен луне. Но скоро звезда начнет отходить от луны, постепенно растворится во тьме, и луна ее потеряет».

Он умолк, и мы оба долго сидели молча на ковре, расстеленном для нас на крыше. А потом он нежно взял меня за руку, никого в тот миг не опасаясь, потому что на крыше с нами был только мальчик, который наливал нам чай, и мальчику этому слишком нужны были деньги, чтобы он решился рассказать кому-то об увиденном.

Мгновение было сладостным, но и печальным тоже, потому что мы оба понимали, что история звезды и луны – правда. Я вскоре должна была уехать, поскольку моя работа подходила к концу. И как мы ни пытались продлить каждую минуту, которая у нас оставалась, все равно чувствовали, что их становится все меньше и время ускользает от нас, проливаясь песком сквозь пальцы.

И вот, поскольку мир продолжает вращаться, и ничего невозможно сделать, чтобы его остановить, настал тот день, когда я должна была вернуться в Кабул, а потом и в Лондон. Халид поехал со мной, и мы сумели украсть у разлуки еще несколько дней, проведя их в столице. Однажды вечером мы побывали даже и в твоем округе.