Шрифт:
Зима выдалась снежной, и сугробы намело немаленькие. Холодно опять же.
– Успеем, – отмахнулся Адам. – Спать уже будем на базе в Академгороде.
Напарники засмеялись и побрели в сторону станции Сибирская рядом с которой располагался бункер с их базой.
– До сих пор не могу привыкнуть к той легкости с которой мы убираем этих уродов, по сравнению с нашей первой целью, – снова хохотнул Олег. – Прямо лафа какая-то.
– Это потому что в первом случае нам достался уже сформировавшийся урод, матерый, и до предела осторожный. А это так, щенки.
– Только сегодня немного с отходом не получилось…
– По такому случаю говорят: раз на раз не приходится. Придет время и нам придется отходить с настоящим боем.
– Тьфу-тьфу, – поплевал Олег через плечо и постучал по деревцу мимо которого проходил из-за чего с его ветвей осыпалась пышная шапка снега, завалив напарников.
Напарники шли, а Адам вдруг подумал, правильно ли они поступают? Что-то неприятное ворохнулось внутри, и он не мог объяснить даже себе, что именно его начало беспокоить в проводимых операциях.
«Люди, которых мы убираем – уроды, – говорил он себе, мысленно пытаясь добиться эффекта самовнушения. – Из этого человека получился бы очередной Краснов…»
Самовнушения помогло, и Адам на некоторое время выбросил из головы эти тяжелые мысли.
44
И буквально на следующую ночь он вновь увидел Мальвину. Он испугался, что она снова будет звать на помощь, просить спасти ее, но этого не произошло. Более того Мальвина выглядела счастливой. Объяснялось это тем что она держала на руках своего ребенка и кормила его грудью.
– Тебя снова долго не было, – сказала она. – Где ты был?
– Я уходил по делам.
– По каким?
– Это не важно…
– Ты искал нас?
– Н-нет, – признался Адам, не решившись солгать даже во все.
– Почему? Нас искать далеко не надо. Мы близко. Мы ждем тебя…
Соколов судорожно сглотнул под пристальным взглядом черных глаз Мальвины, не зная что сказать. Из тяжелой ситуации его выручил ребенок. Поев, он причмокивая и позевывая заворочался на руках матери. Мальвина поправив халат прикрыла грудь и качая стала убаюкивать дитя.
– Посмотри, какая она красивая, – сказала она улыбнувшись. – Видишь?
Адам рассмотрел укутанную в распашонки девочку. Теперь это был почти нормальный ребенок, даже синеватый оттенок кожи почти не просматривался. Только волосы уже изрядно подросшие так же были синими и гораздо более темными чем у матери.
– Вижу… Тебе отдали ее?
– Да… мне отдают Еву чтобы покормить, а потом снова забирают.
– Почему? Зачем они это делают?
– Что бы мучить.
Адам порывисто вздохнул.
– А как ты? Твой живот…
– Он зажил. Даже следов почти не осталось, лишь небольшой шрам.
«Ну да…, – подумал Соколов. – Это же сон. Видимо я подсознательно хочу, чтобы она жила и не пострадала, что все зажило и даже следов почти не осталось».
– Я рад.
Мальвина кивнула.
– Да… после того как они сделали это со мной, все заживать стало быстрее и вообще все чувства обострились, я лучше вижу, слышу, чувствую… Вот только…
– Что?
– Со мной что-то происходит… Я сама не могу этого понять, и тем более не в силах объяснить тебе. Но мне это не нравится.
Адам тупо кивнул. Он стал чувствовать себя особенно неуютно и образы начали таять.
– Ты уже уходишь?
– Да…
– Тогда до встречи Адам.
– До встречи Мальвина.
Соколов проснулся и резко сел, схватившись за голову. Она снова болела, пульсирующей болью отдавая в глаза. Она болела каждый раз после таких снов-встреч.
«И почти также как при встрече с разумным дерьмом», – невесело подумал он.
Сон напрочь пропал, но при этом он не чувствовал себя разбитым, а наоборот полным сил, что странно, и Адам решил пройтись, чтобы нагулять сон, ведь сейчас всего три часа ночи.
Соколов, одевшись, покинул каморку. Ходить по темным коридорам бункера, кое-как освещенных дежурными лампами было абсолютно не страшно.
«Это все потому что бункер живой, – сказал себе Соколов. – Здесь повсюду люди».
И словно в противовес этой мысли на перекрестке коридоров он увидел следующих из госпитального этажа двух санитаров с носилками укрытые простыней, под которой легко угадывалось тело.
Адам почему-то поспешно и неслышно отступил в темноту. Не только для того чтобы не мешать, но больше потому что не хотел быть замеченным. Хотя вроде бы чего тут такого?