Пусть же эта маленькая книжечка — моя исповедь — будет ответом на многочисленные письма друзей и недругов.

Мое воспитание до шестнадцати лет ничем не отличалось от воспитания сотен и тысяч моих сверстников. Родители мои не были воинствующими безбожниками, однако мой отец, передовой колхозник, считал зазорным иметь что-либо общее с религией. Ни отец, ни мать в церковь не ходили, но по принятому обычаю иконы в нашем доме находились.

Во время церковного праздника мать могла приготовить особенно вкусные вещи. Тогда к нам приходили знакомые и соседи, и в доме можно было услышать рассказы о «событиях», связанных с данным религиозным торжеством. Помню, однажды отец очень подробно рассказывал о том, как евангельский Пилат выступал перед евреями, предлагая им распять заключенного в тюрьму разбойника Варавву вместо безвинного Иисуса Христа…

Распяли почему-то Христа, а Варавву выпустили на волю.

Я не мог тогда уловить, да и сейчас не могу твердо сказать, говорил отец это всерьез или с иронией. Помню только, что дядя Володя, младший брат отца, сразу же рассказал нам широко известный анекдот: пойманного на воровстве лошадей кузнеца крестьяне решили повесить. Вдруг откуда ни возьмись на сходке появился цыган: «Стойте, братцы, — закричал он, — не вешайте кузнеца! Ведь он у вас в селе один… Что вы будете делать без кузнеца? Зато у вас есть четыре бондаря. Одного из них давайте и повесим».

Повесили безвинного бондаря, а кузнеца, по совету цыгана, отпустили…

За праздничным столом я старательно читал антицерковные стихи Демьяна Бедного, украинского поэта Степана Руданского и других.

К попам мы, сельские ребята, относились критически и при встрече, если не было рядом старших, охотно «угощали» их стишками или песенками такого рода. Мы строились в колонну и, маршируя мимо попа, громко скандировали:

Придумывали мы и кое-что другое. Правда, все наши проделки были всего лишь мальчишеством. И, конечно, никаких серьезных атеистических убеждений у нас не было. Мы «отбрасывали» религию с порога, без доказательств.

Дети (в этом я убедился гораздо позже) с большим удовольствием внимают разоблачению религии, чем агитации за нее. В связи с этим мне хочется, забегая несколько вперед, рассказать об одном случае.

Произошло это в марте 1955 года в селе Селивановка Ананьевского района на Одессщине. В маленьком клубе было полным-полно народу. Перед началом лекции я, как обычно, попросил, чтобы дети покинули помещение. Но один двенадцатилетний мальчуган, ученик местной школы, сумел спрятаться среди клубного реквизита и прослушать всю полуторачасовую лекцию.

После лекции меня и секретаря райкома комсомола Мишу Спектора отвели на квартиру. Хозяева встретили нас радушно.

— Кто из вас читал лекцию в клубе? — задала вопрос хозяйка.

— Я. А что? Может быть, вы безбожников и на порог не пускаете?

— Нет, не то… Я ведь не была на вашей лекции, — продолжала хозяйка, — на ферме задержалась. Возвращаюсь домой, и вдруг перед самым вашим приходом открывается дверь, вбегает мой Василек и, не переводя дыхания, спрашивает:

— Мама! Правда ли, что у нас раньше поп освящал поля?

— Правда, сынок, — отвечаю.

— Ну и что? — допытывался он. — Родило после этого?

— Как когда, — говорю ему, — бывало, что и родило…

Ох, как и накинулся он на меня.

— И ты тоже, — говорит, — находишься под влиянием религиозных предрассудков? А еще передовая доярка!..

На другой день «клубный заяц» провожал нас. Мы долго с ним говорили. Расстались далеко за околицей. Прощаясь с ним, я подумал: «Как хорошо, что у меня есть вот такие соратники-атеисты…» С тех пор дети на моих лекциях — полноправные слушатели, наравне со взрослыми.

…Когда отец уходил на фронт, я заканчивал седьмой класс. На прощанье он сказал мне: «Я в десять лет, когда умер твой дед, уже начал батрачить. Тебе двенадцать лет. Пока я вернусь, ты должен заменить меня и в колхозе и дома. Будь хозяином. Колхоз поддержит вас, тебе будет легче, чем мне когда-то… Я скоро вернусь, вот только разобьем фашистов…»

Это был, пожалуй, единственный раз, когда мой отец не сдержал данного слова: он не вернулся с войны… Я поневоле надолго возглавил семью, а к учебе мог вернуться только в 1944 году, когда наши войска освободили Одессщину. Чтобы свести концы с концами, мать приняла в полупустующий дом квартирантов — семью сельского священника.

Я учился в Любашевской школе, что в тринадцати километрах от нашего села, и домой приходил только по воскресеньям. Мои встречи с отцом Алексеем были неизбежны, как неизбежны стали и наши разговоры, а позднее и диспуты. Я, конечно, был убежден, что в споре на религиозные темы буду победителем, даже смогу переубедить его…

Но мой собеседник, отец Алексей, был весьма грамотным и опытным человеком. Я не мог ему ничего доказать, а он буквально разгромил мои правильные, но не подкрепленные опытом и вескими аргументами доводы. Исподволь, незаметно он заставил меня начать сомневаться в атеизме. Но если бы кто-нибудь в это время сказал мне, что я попал под влияние церкви, я бы расхохотался…