— На хрена нам твои бумажки, — разочарованно буркнул бригадир, аккуратно обстукивая ларец молотком и чутко прислушиваясь — не отзовется ли в старинной меди многообещающая пустота.

— Как жопой об асфальт, — обиженно сплюнул Семен. — Глухо, как в танке!

— Ну ладно, вы тут работайте, а я пошел, — сообщил Серж, пряча папочку за пазуху и удаляясь на выход — нужно было поспешить в архив, чтобы перед прочтением обработать в лаборатории найденные листки специальным фиксирующим составом.

Чего там Серж вычитал в найденных документах, никто не узнал — он не счел нужным поделиться даже с Витьком. Но архивариус вдруг моментально утратил интерес к созданию литературного кафе и куда-то умотал из города на трое суток. По возвращении он вызвонил к себе Витька и без предисловий огорошил его:

— Это… меняю свою развалину на другую.

— Не понял! — удивился Витек. — А как же кафе?

— А вот помнишь, ты предлагал — если хочешь, продай… Я тут подумал и пришел к выводу, что ты был прав. Я чертежи оставлю, мастера все знают — обойдетесь без меня. В общем, я тебе отдаю свой дом. А ты взамен купи мне примерно такой же домишко в дальнем Подмосковье, — Серж развернул на столе карту области и потыкал пальцем в обведенный красным фломастером населенный пункт с дрянным названием — Каменка, захудалый поселок на две тысячи жителей, застрявший промеж лесов безо всякой пользы для народного хозяйства.

— Не понял! — опять воскликнул Витек, озабоченно глядя на приятеля, и потыкал пальцем в потолок — они сидели в полуразрушенных апартаментах архивариуса на первом этаже. — А тебе мастера на тыкву ничего не уронили? Ты где шарился три дня?

— Я взял отпуск для написания докторской, — не обратил внимания на эскападу собеседника Серж. — А потом, возможно, уволюсь вообще — посмотрим, как дела пойдут. Мне необходимо уединение в забытом богом и людьми тихом местечке. Я такое местечко нашел. Там, неподалеку от поселка, есть старинная усадьба, некогда купленная бароном Остерманом у князей Черкасских. А к усадьбе придаток: пятьдесят гектаров леса и заброшенные каменоломни. Все это хозяйство в 95-м году удосужился приобрести у государства один странноватый тип — он собирался сделать там музей-заповедник князей Черкасских. Идиот! Чего такого они сделали для России, чтобы им музей посвящать? Но это, в общем-то, риторический вопрос: данный типус музей все равно не потянул. Денег у него нет. Вот уже второй год пытается продать свою собственность, но никак не получается — охотников не нашлось. Просит он недорого, ему деньги нужны.

— Ты сколько будешь докторскую делать? — деловито поинтересовался Витя.

— От трех до пяти месяцев. А что?

— Дай ему «бабки» и поживи в этой долбаной усадьбе сколько надо, — предложил Витя. — На хера покупать? Куда ты потом эту долбаную усадьбу денешь? Не продашь ведь никому! Кто в такую глухомань поедет?

— Я не собираюсь ее продавать, — Серж снял очки и пристально посмотрел на приятеля. — Я собираюсь там жить. Купи мне эту усадьбу. А то меня могут обмануть, То есть, как вы выражаетесь, — кинуть. Сам же говорил. Хозяин просит за нее две трети той суммы, что я в свое время отдал за свой дом. Просит в рублях — он пока что не сориентировался в этом дурацком кризисе, поскольку живет отшельником и сильно отстал от жизни. Выгоду улавливаешь?

— В рублях, говоришь? — Витя достал калькулятор, быстро натыкал цифры, и глаза его заблестели. — Нема базару, Серый. Нема базару… — Тут он спохватился и напустил на себя серьезный вид. — Но ты не пожалеешь? А то потом скажешь, что я тебя использовал…

— Не пожалею, — твердо сообщил Серж. — Я так решил и не собираюсь отступать от задуманного. Только одна просьба будет: ты, пожалуйста, не меняй номер моего телефона. Мне в любое время может позвонить одна женщина — ей нужно сообщить мой новый адрес. Договорились?

— Нема базару, — опять сказал Витя — в голосе его едва уловимо скользнула печальная нотка. — Телефон оставлю — только теперь это будет телефон литературного кафе. Мне будет тебя не хватать, Серый. Даже и поговорить не с кем будет. Но ты же не насовсем уедешь? В гости приезжать будешь?

— Я буду приезжать в гости, — пообещал Серж, даже не обратив внимания на неожиданную патетичность момента — мысли его витали где-то вдалеке. — Если время будет…

…Сентябрьское солнце щедро дарило миру последнюю ласку бабьего лета. Небо беспечно сорило прозрачными паутинками, обещая всему живому погожие дни, но легкие облачка — боевой дозор спрятавшихся где-то дождевых туч — намекали, что расслабляться не стоит, в любой момент благоденствие света и тепла может закончиться и грянет затяжное серое ненастье. Немногочисленные лиственные деревья в поредевших желтых шубах, по какому-то недоразумению угодившие на опушку бескрайнего хвойного леса, окаймлявшего усадьбу, выглядели сиротами, понимавшими, какая участь их вскоре ожидает. Движимые порывами легкого ветерка, они клонились некогда пышными кронами в сторону своих вечнозеленых сородичей и как будто пеняли им: вам-то, мол, хорошо, зимой и летом — одним цветом. А нам стоять нагишом под холодным дождем и снегом и терпеть лишения до самой весны. Как будто мы все и не братья-сестры, дети одной земли. Предали вы нас — вот что…

— Не потакай! — сурово прикрикнул Рудин на Борьку. — Раз спустишь, другой — они потом на шею сядут. Жестче! Ты главный, а не наоборот. Ну-ка, еще разок…

Рудин с Борькой тренировали псов на огромной лужайке перед домом. Черные ризеншнауцеры — молодые лохмомордые отродья — даром что рожи тупые и глаз не видно, прекрасно разбираются в имеющем место порядке вещей и все время стараются обратить его себе на пользу. Рудина они побаиваются и уважают, он вожак их маленькой стаи, безусловный лидер, который при случае может и задницу надрать. Алису любят всей душой и невыносимо ревнуют к Рудину, но вслух высказываться по этому поводу не смеют — за такие высказывания можно моментально схлопотать по первое число. А Борьку воспринимают как ровесника — и относятся к нему с соответствующим легкомыслием.

В настоящий момент Рудин сидел на траве, скрестив ноги, и наблюдал, а Борька бросал два апорта — крепкие суковатые палки, — которые положено принести кратчайшим путем, положить у ног хозяина и ждать дальнейших указаний. Шнауцеры кратчайшим путем не желали: схватив апорты, выписывали кренделя по лужайке, шарахаясь друг от дружки, подбегали к апортировщику и тотчас же отскакивали от него, приглашая погоняться за ними и отобрать палки в равной борьбе. С точки зрения собачьей педагогики, это было недопустимо, но Борька повышать голос и вообще проявлять строгость не желал, а с азартом принимался бегать за шустрыми бестиями и таким образом устраивал невыносимый воспитательный бардак. Между тем псы прекрасно умели выполнять все как положено, без кривляний и выкрутасов, — но только тогда, когда ими командовал лидер.