Остается сделать вывод: опалы несколько ухудшили положение рода Пожарских, но со времен создания Московского государства он никогда и не выдвигался в первые ряды военно-политической элиты. На театре большой политики и среди крупных военачальников их не видно уже при Иване Великом. Пожарские были знатны, но слабы службою. Не храбростью, не честностью уступали они другим аристократическим семействам, нет. Прежде всего умением «делать карьеру».

Не они одни таковы. Многие княжеские рода, вышедшие из высокородных Рюриковичей, опустились на московской службе до положения обычного провинциального дворянства. Вяземские, Ковровы, Гундоровы, Кривоборские, Борятинские, Бабичевы, Волховские, Гагарины — всё Рюриковичи, но всё — захудалые рода. Некоторым впоследствии помогла подняться монаршая милость, те или иные связи с правящим домом. Но вообще захудание знатного княжеского семейства в XV–XVI веках — дело обычное.

Трудно сказать, почему так произошло конкретно с Пожарскими. Можно лишь строить версии.

Одна из них, самая простая, состоит в нежелании, либо неумении представителей рода толкаться локтями за выгодные назначения при дворе. Почему — об этом уже говорилось.

Другая объясняет неуспех рода на Москве тем, что во время большой внутренней войны Московского княжеского дома, при Василии II, Пожарские, теоретически, могли поддержать проигравшую сторону — Юрия Звенигородского и его сыновей. Многие аристократические семейства утратили прежнее влияние подобным образом. [36]

Наконец, третья версия: разорение. В XVI веке семейство расплодилось, и прежние обширные вотчины разошлись между многими его представителями. Известен раздел родовых вотчин, произведенный в 1518/19 году между четырьмя (!) представителями семейства Пожарских. А в 1521/22 году произошло новое раздробление. [37] Это лишило Пожарских силы и влияния, какими они обладали в XV веке. Уже в 1550-х годах они выглядят дюжинными землевладельцами, их вотчины и поместья не достигают и 1000 четвертей на человека, т. е. как у среднезажиточных дворян. [38]

Какая из трех версий ближе к истине, покажут будущие исследования.

Отец, наверное, говорил Дмитрию Михайловичу: Пожарские когда-то считались великими людьми, а ныне участь их незавидна. И мальчик понял всё по-своему: опалы… немилость… нас принизили. Эта родовая легенда, усвоенная в детстве, заставляла его с необыкновенной энергией бороться за возвышение семейства. Яростное столкновение с Лыковыми — яркое тому свидетельство.

Но для биографии самого Дмитрия Михайловича гораздо важнее другое: когда произошел перелом в его служилой карьере? Когда его энергичные действия дали наконец результат?

По всей видимости, предпосылки к этому создались при Василии Шуйском.

До воцарения Василия Ивановича князь Пожарский почти не имел боевого опыта.

Предполагают, что при Борисе Годунове он участвовал в походе против первого Самозванца. Допускают даже, что Дмитрий Михайлович бился в большом сражении при Добрыничах с армией Лжедмитрия I. Однако отправка его в поход сомнительна: Пожарский всего-навсего незадолго до кампании против Самозванца получил жалование и купил хорошего коня. [39] Возможно, на этом коне он ездил сражаться с неприятелем, а возможно… не ездил. Свидетельства источников смутны. Сохранились списки должностных лиц воинства, отправленного против Лжедмитрия I. Имени Пожарского там нет. Значит, даже если князь ходил на Самозванцеву рать, никаких командных должностей он не занимал. Не был ни воинским головою, ни, тем более, воеводой.

Неотвратимо приближавшийся к Москве призрачный «царевич» не испытывал к молодому царедворцу злых чувств. Для игры, которую он вел, Пожарские вряд ли могли считаться серьезными фигурами… В лучшем случае — пешки. А какой с пешек спрос? Когда Борис Федорович умер, а Лжедмитрий I воцарился на Москве, ни сам Дмитрий Михайлович, ни род его не пострадали.

Для биографии князя Д. М. Пожарского важнее другое: он начинал карьеру при незыблемом порядке. А теперь на его глазах этот порядок начал распадаться. Политический строй Московского государства обладал колоссальной прочностью и сопротивляемостью к внешним воздействиям. Но Смута начиналась изнутри. Самозванец, ставший русским царем, хотя и получал поддержку поляков, а все же ничего не сумел бы совершить в России, если бы не внутренняя трещина, легшая поперек государственного устройства.

Трещина эта имела два ответвления.

С одной стороны, российская экономика так и не восстановилась полностью со времен страшного напряжения сил в годы Ливонской войны. Спокойное правление Федора Ивановича сыграло роль благодатной передышки, но старые раны еще не успели зажить до конца. А при Борисе Годунове кара Господня страшного голода обрушилась на страну. Правительство могло выводить державу из кризиса, только усиливая давление на крестьян, — они кормили войско, на них держалось финансовое благополучие государственных учреждений. И до поры до времени крестьянство предпочитало терпеть нарастающее утеснение. Но горючий материал множился…

С другой стороны, знатные люди Московского государства косо смотрели на самого царя. Пусть он даровитый политик, пусть он умелый дипломат, пусть он показал свою силу, переламывая хребты древней аристократии. Но… не по праву он на троне, и тем плох.

Никакая политическая мудрость, никакая сила не исправит государю Борису Федоровичу его кровь. А по крови он, хоть и царский шурин, но из второстепенного рода. Не погибни младший брат царя Федора Ивановича, не скончайся государева дочь, не видать Борису Годунову престола как своих ушей. Однако и после их смерти в Москве оставалось достаточно аристократов, имевших больше прав на престол, чем Годунов. К тому же в нем подозревали убийцу государева брата — царевича Дмитрия, а порой и самого царя Федора Ивановича. Борис Федорович, восходя на трон, получил санкцию от Земского собора и благословение от Церкви в лице патриарха Иова. Но как только появился Лжедмитрий I, все эти удерживающие скрепы посыпались трухой.