— А кто тут, господа хорошие, был на войне? Или, может, кто сынка своего когда на войну провожал? Или жену у кого бомбой убило? Или дом снарядом спалило?

Только один человек кавказской внешности из самого верхнего ряда поднял руку, и я не вдруг заметила, что это не рука, а протез.

— Так, так, понятно, — продолжал Остапенко. — А вот у полковника Муромцева и жену, и друзей убили, и дом спалили дотла. Это я так, на всякий случай, для общего развития.

— Прощу вас, называйте Муромцева Ростовцевым, — вмешался Стас.

— Для меня он Муромцев… Сперва насчёт литовской снайперши скажу. Она одиннадцать наших замочила, и за каждого ей отвалили по тысяче баксов. Капитан Локтев приказал её расстрелять, а то, что сделали с ней солдаты, так это была ихняя солдатская самодеятельность. Муромцева как раз в тот день задержали возле нашего объекта вместе с дружком его хирургом Канторовичем.

— Как они туда попали?

— Пробирались из города к своим и оказались вместе с нами в окружении. Капитан Локтев, когда увидел их, сказал: «Ты, Остапенко, приглядывай за этими жидами, подозрительные они».

— Убедительнейше прощу вас впредь говорить не «жид», а «еврей».

— Так это ж капитан так сказал!

— Почему вы приняли Муромцева за еврея?

— У него руки были, как у скрипача, но стрелял полковник классно! Когда он замочил таркинского агитатора, капитан ему поверил, да и доктор оказался хорошим человеком.

— Что ж Ростовцев застрелил безоружного пропагандиста? Кстати, в чём состояла суть его агитации?

— Суть была такая, что пока вы, русские, тут умываетесь кровью, там московские жиды набивают свои кошельки. Ну и в плен призывал сдаваться.

— Ещё раз прошу не употреблять слова «жид»!

— Так это ж агитатор употреблял!

Остапенко явно валял дурака, но мудрейший Стас этого не понимал.

— Хорошо. Продолжайте.

— Теперь насчёт вшей и свежего воздуха. В осаде мы находились, в грязи и в холоде. Потому вши! Я сам вшей с себя горстями сгребал и в огонь кидал. Хотели построить баню, но не успели наши подошли. Что касается любителей свежего воздуха, то за глоток его кое-кто получил пулю в лоб или осколок в живот. А пленные в своём подвале все сохранили жизнь.

— Скажите честно, господин Остапенко: скольких сепаратистов замочил, как вы изволите выражаться, Ростовцев?

— Не считал. Война есть война. Не замочишь ты, замочат тебя.

— А что, он действительно велел расстрелять раненого таркинца прямо в лазарете?

— Безногого? Мы его, как человека, положили промеж своих, а он двоим глотки перехватил ножом. Ребята, конечно, психанули и прямо на полу… Да, было такое.

— Не могу поверить, чтобы человек с оторванными ногами убил двоих.

— То ж горцы. Они живучие, как репяхи. Муромцев рассказывал, что наш солдат в одном бою проткнул штыком имама ихнего Шамиля, так тот левой рукой штык выдернул, а правой зарубил солдата и скрылся.

— Интересный экскурс в историю. Пытки имели место?

— Муромцев запрещал издеваться над пленными. Всё про какую-то конвенцию толковал. Солдаты командира уважали, любили даже, но в этом вопросе не сильно его слухали. Случалось, что били морды. Таркинцы наших по-страшному пытали. Мы видели своих дозорных в морге после пыток.

— Не забывайте, что вы пришли в Таркистан как завоеватели, как оккупанты… Людей меняли на картошку?

— И на хлеб, и на мясо.

— Вы не стесняетесь признаваться в этом?

— Подожди, начальник! — крикнул кавказец с верхнего яруса и стал спускаться вниз. — Дай мне сказать! Я был в плену у Муромцева.

Мне подумалось, что Стас рад этому внеплановому свидетелю. Он быстро направился к горцу, ожидая, по-видимому, скандальных разоблачений.

— На что обменял вас Муромцев?

— Он хотел арбу черемши. Мы с ним торговались. Он сказал, что хватит пол-арбы, потом отдал меня бесплатно. Пожалел. Думаю, он был добрый человек. Зачем ты говорил, что это стыдно? Это не стыдно. На Кавказе всегда брали выкуп за пленных. Ему давали деньги. Он сказал: «Зачем мне деньги? Моим солдатам кушать нечего. Везите продукты». И ему привезли продукты.

— Вы специально приехали, чтобы рассказать это?

— Зачем специально? У меня магазин в Москве. Я здесь живу.