– Фантастика какая-то! Кроме этих воспоминаний, факты у вас есть, доказательства? Мало что можно выдумать!

– Люди есть. Живые люди, Александр Степанович… Скоробогатова помните?

– Какой еще Скоробогатов? – насторожился Галаган.

– Ваш друг по университету. А в девятнадцатом – помощник по колчаковской милиции.

У Галагана мелькнуло: и это знают, дьяволы!..

– Ну и что – Скоробогатов?

– Скоробогатов оказался честнее вас, Александр Степанович…

– Вы что же… Нашли Скоробогатова?

– Нет, мы не искали. Сам явился с повинной. И обе биографии выложил: свою и вашу.

– Вот как? Это сильно меняет дело…

– Зачитать вам показания Скоробогатова? Там все и о совместной вашей работе провокаторами в Томском жандармском управлении, и о карательной экспедиции в деревне Борки, о том, как вы с колчаковщиной схлестнулись окончательно. Читать?

– Нет, не нужно. Он жив?

– Жив… Сохранили ему это благо – жизнь. Но в тюрьме сидеть будет долго.

– Тюрьма – пустяки! Главное в том, что даже такая свинья, как Скоробогатов, осталась в живых.

– Да… но ведь он сам пришел.

Константинов смотрел на арестанта с любопытством.

– Думаете о шансах, Александр Степанович? Шансов мало… Очень мало. Знаете что? Выкладывайте все начистоту: и прошлое, и настоящее, и планы центра на будущее. Честное слово, это и есть единственный шанс… Итак, начистоту? Принципиально – просто и без экивоков.

Галаган, облизывая высохшие губы, спросил деловито:

– А гарантии?

– Мы не на базаре.

– Ха! Ерунда! Все существование человека – базар! Торговля! Один продает, другой покупает, а каждый стремится иметь гарантии, чтобы его не надул ближний… Особенно, когда объектом служит пустяковина, именуемая жизнью!..

Часы пробили три раза, им отозвался диван своими пружинами.

Председатель губчека встал с дивана, набросил на плечи внакидку серую солдатскую шинель и подошел к столу Константинова.

Махль оказался сухощавым и невысоким блондином, с белесыми глазами и щеткой по-солдатски стриженных усов.

– Вы, господин Галаган, – бывший студент, – сказал Махль, набивая трубку константиновской табачной смесью, – студент-филолог. Читали Чернышевского, Тургенева, Добролюбова, Белинского. Как же так? Мне понятно – классовая битва, вынужденная беспощадность, бесчеловечность даже… Но в принципе жизни? В самом принципе? Неужели торговля? Только торговля?

Галаган искренне удивился:

– Знаете, я представлял вас совсем другим и меньше всего думал, что вы заговорите о Чернышевском и Добролюбове, – очень приятно.

– Не думаю, не думаю, – протянул предчека.

– Почему? Всегда приятно побеседовать с интеллигентным человеком… в любой ситуации. Сегодня я весь вечер слушал Белова. Он тоже торгуется с судьбой. Намерен продать вам в обмен за жизнь свои знания, а чтобы не так уж вульгарно – прикрывается фиговым листком патриотизма. Хитрец! Ох, какой хитрец! Да разве может человек, вдосталь познавший жизненные зигзаги, быть иным?

– Думаете? А вам никогда не приходило в голову, что человек, «познавший жизненные зигзаги», может повернуть на прямую дорогу?

– А почему же нет? Конечно, может. Нужен только стимул…

– Точнее.

– Точнее?

– Выгода… Простите за нескромность, товарищ Константинов. вы в прошлом тоже, очевидно, студент?

– Нет. Рабочий, полиграфист…

– А, ну понятно: начитанность. А товарищ председатель?

– Рыбак. Латвийский рыбак.

– Гм!.. Хорошо, поговорим о Чернышевском. Добролюбов, Тургенев, «певец скорби народной» Некрасов… Разрешите напомнить, что все эти гуманисты за свои человеколюбивые произведения получали гонорары. И недюжинные собственные выезды держали, дома покупали, в ниццы ездили… Нравственность, этика, мораль – превосходные понятия, красивые… Но они ни черта не стоят, если их не оплачивают! А вы: «Принцип»! Принципиальности, не оправданной необходимостью, – цена пятак!.. И то – в базарный день, когда все другие уже расхватали…

– Скажите, Галаган, – после раздумья спросил Константинов, – о чем с вами говорили в колчаковской контрразведке, в период… сближения, после переворота, когда те спихнули со сцены вашу эсеровскую клику?

– Первым вопросом следователя, капитана Бойченко, было: какие женские чулки я считаю наиболее привлекательными – шелковые розовые или черные ажурные?..

– Били вас? – пыхнул трубкой Махль.

– Ну, что вы?! – Галаган тотчас спохватился: эх, дурак! Надо было: «били, мол, смертным боем»… Поэтому, мол, я и стал Галаганом.

Но председатель губчека тут же сказал, снова пустив клуб дыма в потолок:

– Впрочем, это неважно. «Люди есть подлого звания – сущие псы иногда: чем тяжелей наказание, тем им милей господа». Так, кажется, господин филолог?

– Благодарю вас! – поклонился Александр Степанович. – А вы не собираетесь?

– Нет, не собираемся, – заметил Константинов. – Есть приказ Дзержинского: за избиения – на коллегию и – адье! Кому охота?

– А все-таки, чем я гарантирован?

– Никто вас пальцем не тронет! – резко оборвал Махль.